Передышка

пройдет время, а там видно будет. Да, конечно, я заикался. Месяц прошел с тех пор,

как она пришла в кафе на углу Двадцать пятой и улицы Мисьонес выпить свой кофе.

«Я хочу кое-что предложить тебе»,— сказал я. Я говорю ей «ты» с пятницы, с

седьмого числа, а она мне — нет. Я думал, она ответит «я знаю», было бы много

легче. Но нет. Она не пожелала снять эту ношу с моих плеч. Не догадалась или,

может быть, не захотела догадаться. Никогда у меня не получались вступления, и тут

тоже я сразу сказал то, что нельзя было не сказать: «Я снял квартиру. Для нас».

Фонари горели, пришлось мне выдержать ее взгляд. Печальный, кажется, не знаю. Я

так и не научился понимать, что хочет сказать женщина, когда смотрит тебе в глаза.

Иногда думаешь, будто она тебя спрашивает, а потом начинаешь догадываться, что,

наоборот, она тебе отвечает. Встала вдруг между нами туча, надвинулась. Туча

называлась «брак». Оба мы видели тучу, но оба знали, что скоро она уйдет и завтра

вновь засияет над нами ясное небо. «Не спрашивая меня?» — сказала она. Я кивнул

утвердительно. Ответить членораздельно я, говоря по правде, просто не мог — ком

стоял в горле. «Правильно,— она попыталась улыбнуться,— со мной так и надо

обращаться, без церемоний, поставить перед свершившимся фактом, и все». Дверь

ее дома оставалась на этот раз незапертой, так как было еще совсем рано. И всюду

горел свет. Таинственная поэтичность исчезла. Тяжкое молчание нависло над нами.

Я начал догадываться, что мое сообщение не привело ее в восторг. Но в пятьдесят

лет восторга уже не ждешь. Ведь она все-таки не сказала «нет»? Конечно, не

60

сказала, только пришлось заплатить за это дорогой ценой: горько мне было,

мучительно горько глядеть, как она стояла передо мной, слегка ссутулившись в

своем темном жакете, и по лицу ее я видел — многое кончилось для нее навсегда в

эту минуту. Она не поцеловала меня на прощанье. Я тоже не пытался. Лицо ее

оставалось суровым. И вдруг словно плотина прорвалась — я никак не ожидал этого,

— не в силах больше носить маску, она сбросила ее, закинула голову, прислонясь

затылком к двери, подняла ко мне лицо и начала плакать. Это не были пресловутые

слезы счастья, нет. Так плачет человек, смирившийся с горем. Если ты не смирился,

есть смысл рыдать с дрожью, с судорогами, особенно на людях. Но когда ты

горюешь и в то же время смиряешься со своим горем, когда не предвидится ни

мятежа, ни жертвы, ни героизма, тогда плачешь тихо, ибо никто не может помочь, а

кроме того, в глубине души ты знаешь, что горе пройдет, наступит в конце концов

спокойствие, все встанет на свои места. Именно так она и плакала. Тут я ошибиться

не мог. «Чем я могу помочь? — все-таки спросил я.— Как сделать, чтобы тебе стало

немного легче?» Бессмысленный вопрос. И тогда поднялось со дна души сомнение:

«В чем дело? Ты хочешь, чтобы мы поженились?» Но нет, та туча уже ушла далеко.

«Нет,— отвечала она. — Я плачу обо всем сразу». Как верно она сказала! Обо всем:

о том, что горят фонари, о том, что мне пятьдесят, что она хорошая девочка, что у

меня трое детей, что у нее был жених, что у нас есть теперь квартира... Я достал из

кармана платок и вытер ей глаза. «Ну, прошло?» — спросил я. «Да, прошло». Оба

мы врали, но понимали, что сейчас надо врать. Она взглянула на меня почти уже

сухими глазами и сказала: «Не думай, что я всегда такая дурочка». «Не думай»,—

сказала она, да, да, она сказала «не думай». Она сказала мне «ты».

Четверг, 20 июня

Четыре дня я ничего не писал. Все суетился насчет квартиры: подписывал

договор, брал со счета две тысячи четыреста шестьдесят пять долларов семьдесят

девять центов, покупал кое-какую мебель, волновался страшно. Завтра я получу

ключ. В субботу днем привезут вещи.

Пятница, 21 июня

Суареса выгнали. Невероятно, но его действительно выгнали. В конторе все

радуются, рассказывают, будто это Вальверде добилась, чтобы его уволили.

61

Удивительно — причина увольнения самая ничтожная. Два пакета были отправлены

экспедицией по неправильным адресам. Суарес даже и не знал о пакетах,

корреспонденцию пакуют обычно новички, попался среди них какой-нибудь разиня,

ну и напутал, конечно. Совсем еще недавно, бывало, черт знает сколько пакостей

Суарес натворит, никто ему и слова не скажет, а сейчас управляющий, видимо,

получил приказание вышвырнуть отставного возлюбленного вон. Однако Суарес

учуял, что дело дрянь, и начал вести себя как первый ученик: приходит вовремя,

иногда даже остается на часок, сверхурочно работает, разговаривает вежливо,

держится скромно, исполнительный стал. Только все это ему не помогло. Не

нашлось бы ошибок в работе экспедиции, все равно отыскали бы предлог, чтобы его

уволить, я просто уверен. Слишком много курит, например, либо в нечищеных

ботинках ходит. Некоторые даже утверждают, будто пакеты с неправильными

адресами были срочно отправлены по секретному указанию самого управляющего.

Что ж, я и такому не удивлюсь.

Суаресу сообщили новость; жалко было на него смотреть. Подошел к кассе,

получил выходное пособие, вернулся к столу, принялся выгружать из ящиков свое