Перегной

Впрочем вскоре, за очередным поворотом, некие признаки жизни обнаружились. Здесь, на небольшой площадке возле дороги сидело трое мужиков. С виду это были обычные  обитатели любых промышленных окраин,  неизвестно  какого черта сюда занесенные, и что здесь делающие.

Они сидели возле дороги в вечной позе таких обитателей — на корточках, подтянув к коленям обвислые треники, сгрудив на колени  вытянутые руки, так что они касались земли, выгнув спину колесом и смотря неподвижно перед собой. У каждого, по заведенной раз и навсегда традиции таких окраин в каком угодно конце страны имелась неопределенного цвета застиранная майка, и по этой же традиции майка была снята, скручена жгутом и переброшена через плечо. Каждый имел болезненного вида кожу, татуировки и шрамы на тщедушном туловище. Как и любые подобные им существа, эти трое сидели неподвижно, глядели перед собой в одну точку и  казалось, медитировали. Спины их покрывались ровным слоем пыли, над ними летали мухи, солнце, садясь, уже заходило сбоку и начинало бить им в глаза,  но они не шевелились, словно окаменели.

Так как других людей поблизости не было, да и вряд ли могло быть, я решил попытать удачу на них. Будучи взращенным в рабочем районе городка Кумарино, аки дивный цветок на навозной куче, я знал с детства, что у подобных особей, с их нехитрыми культурным багажом, есть целое мировоззрение, не позволяющее им считать за равного человека, о чем либо их просящего. У них от этого резко возрастает, буквально с нуля, чувство собственного достоинства и ты оказываешься «по жизни последний лох», годный лишь на разводку побухать, с обещанием тебе последующих после «за знакомство» всевозможных благ.

Посему устроился я напротив них, на другой стороне дороги, в такой же, приличествующей месту позе сушеного орла и независимо закурил ни на кого не глядя.

Этого мозг окаменелостей не мог долго выдержать. Это было слишком нагло для них. В практически священном месте, где от веку сидели они втроем на корточках, и время текло мимо них, и они текли вместе со временем в лету, как с неба свалился человек и  абсолютно  наглым образом не ставит никого  ни во что.

Ладно бы он сидел где нибудь  в другом месте. Но здесь,  на глазах у местных истуканов, практически в центре их капища… Это было возмутительно.  Чужаку немедля следовало указать на дверь. Но опять же чужак уселся так нагло и независимо,  что по—видимому имел на это все права. Это настораживало окаменелостей. В то же время навеки заведенный распорядок рушился и надо было что—то делать.

Титаническая работа мысли отражалась на челе каждого из изваяний. При этом,  каждый даже не взглянул на другого и не произнес ни слова. Возможно, они понимали друг друга телепатически. А я все сидел на корточках, склонив голову и меланхолично пускал длинную, до земли слюну.

Наконец один из истуканов решился. Он нехотя встал, щелкнув затекшими коленями, также нехотя пощелкал костяшками пальцев, мотнул головой — один раз к левому плечу, другой к правому, по полублатному передернул плечами и двинул через дорогу, нещадно загребая  шлепанцами  пыль.

— Дай закурить — лениво произнес он, остановившись передо мной вплотную и глядя сверху вниз.

Я посмотрел на него. Опустил голову и еще раз пустил на землю длинную слюну. Дождался пока один её край достигнет земли, а другой оторвется от губы и только после этого достал сигареты. Пачку я держал на уровне груди, так, чтобы истукану пришлось нагнуться.

Через десять минут подошел второй и процедура повторилась. Остался один и он, тот кто подойдет самым последним, по заведенному в таких местах этикету и окажется самым авторитетным. Самым могущественным богом в пантеоне этих местных идолов.

Пауза с его явлением пришельцу затягивалась и у меня изрядно затекли ноги. Наконец явился и он. Причем подымаясь с корточек и выполняя тот же ритуал с пощелкиванием пальцами и молодецкой поводкой плеч, он еще и вынул из кармана матерчатую кепку — «пенсионерку», выбил из неё о колено пыль и нахлобучил на голову с такой обстоятельностью, будто это был отличительный признак вожака стаи, статусная вещь. Впрочем так оно и было.

В этот раз, на дежурное «дай сигарету» я соизволил ответить — возьми.  Пачку я выставил не перед собой, а положил рядом на землю, приглашая  этим жестом  сесть, пользоваться сигаретами в пачке без счета и выражая готовность начать разговор.

Истукан оценил такое обращение и уважительно присел рядом. 

6.

Когда первая порция портвейна выпалила прямой наводкой по печени, Главокаменелость решил, что пора уже и познакомиться. Он вытер ладонь о штаны и протянул её мне, при этом благородно кивнув подбородком.

— ВиктОр! А эти гандошеки  мои кореша. — Добавил он завершая церемонию вручения верительных грамот.

— Угу, ты гандон и я гандон. А он Виконт Де Бражелон — съязвил я.

— Че? Тоже Витька что ли? — не понял меня ВиктОр и вдруг резко бросился в объятья.

— Пацаны, тёзка! Тезка это мой, бля буду! — орал он, тряся меня за плечи и оглядываясь на других истуканов.