Перегной

 Дед решил отработать очередное «молочишко», чего тут непонятного.

 — Когда приступать?

— Сейчас.

— Сергей Антонович, мне еще к заказчику надо заехать, за макетами, потом договор завести. Не успею.

— А ты успей! Как говорится, бешеной собаке семь вёрст не крюк. Давай, Маратик, булки в горсть, но интервью сделай.

— Ладно, исключительно ради вашей порядочности и доброты.

— Ты тут зубы мне не скаль. Я о тебе, дураке,  думаю. Про потуги твои  на журналистском поприще я не зря упомянул. При удачных выборах считай, что вечернее отделение  журфака у тебя в кармане. Невзирая на твою цеховую принадлежность. Мне Коновалов лично обещал.

Вот это новость! Вот это я понимаю. Я покосился на Деда — не похоже на розыгрыш. Да и не шутят с мечтой, это слишком жестоко.  Антоныч же, несмотря на  грубоватость манер, мужик чуткий.

Со времени устройства в цеховую газету пытался я сотворить что нибудь существенное на журналистском поприще. Я набивался во все газеты внештатником, был готов на любые условия, подшил в папку все свои заметки и  носился  с ними, как с писаной торбой.

Я участвовал во всяких конкурсах, но везде, впрямую не издеваясь, высокомерные собратья по перу, «чистые» цеховые журналисты находили причины для отказа. Мол, так и так, парень, задатки у тебя конечно есть, но надо ещё много работать, самоотверженнее относится к делу и под конец, когда запас высокопарных слов иссякал, —   да и по цеховой принадлежности, сам понимаешь, многие нас не поймут. Вот если бы у тебя был диплом журфака. Ну или хотя бы ты там учился — тогда будет совсем другой разговор. Так что давай, Марат, удачи тебе. Поступай и приходи. Жали руки, улыбались, а в глубине глаз читалось — ну куда ты, право слово, со свиным рылом, да в калашный ряд? Получил синекуру в  многотиражке, сиди и не рыпайся.

Я же рыпался постоянно. Четыре года подряд подавал документы на журфак и все четыре года повторялась одна и та же история. Со мной любезно беседовали, узнавали цеховую принадлежность и резко охладевали. Брезгливо принимали документы, тщательно, на предмет мельчайшей ошибки изучали их и ничего не найдя допускали до экзаменов. Каковые я всегда не сдавал. Ещё бы — детки из Цеха журналистов и так ломились туда толпой, да плюс блатные из детей руководства других цехов. Уже на этапе «своих да наших» получался перебор. А тут еще такая деревенщина как я и мне подобные. Наивные сельские дурачки с   не нужной никому верой в справедливость и объективность конкурса. С какими—то идиотскими идеалами.

Стоит ли говорить, что разговор с Дедом меня окрылил.

Ну что, Маратик, ухватил  за крылья птицу—удачу? Если долго мучиться, что нибудь получится. Бился я, бился, как рыба об лед и на тебе, когда жаркий майский полдень  совсем спек башку,  когда в закоулках  мыслей все перепуталось и слиплось, когда положено думать о чем угодно, кроме карьеры,  в общем тогда, когда ни за что догадаешься,  судьба преподносит весьма приятные сюрпризы. Ай да Дед. Ай да старый хрен. Ну, удружил!

Да я сотворю такое интервью, что этого Коновалова на руках в  Вече занесут. Я его так очеловечу, что  он сам удивится.   Да за билет на журфак.… Да я….

Ошеломленный, я растерянно собирался на интервью, непредсказуемо, как муха, метаясь по кабинету. В разверзнутую пасть жабьеподобного моего рюкзачка  летели диктофон, блокноты, ручки — всё, что попадалось  под руку. Изредка, в минуты кратковременного успокоения, я подходил к столу и проверял  его содержимое. Среди необходимого мне в ратном журналистском подвиге хлама находились любопытные предметы, например пульт от редакционного телекомбайна.

Постояв, и  озадаченно почесав репу,  я опять начинал собираться. Заглядывал на верхние полки шкафа, потом лез под стол, озабоченно шуршал пластинами жалюзи на окне, чего—то там  за ними разыскивая.  Опять подбегал к рюкзаку, выискивал в нём диктофон и проверял батарейки. Батареек в нем не оказывалось и я остервенело выдирал их из пульта. В результате пульт опять оказывался в рюкзаке, а батарейки — одна вышвырнутой в урну, другая засунутой в карман  джинсов. После я опять метался  по кабинету, причем в возбуждении пытался, как цирковой мотоциклист, забежать на стену.

Наконец,  слегка уняв мандраж,  я решил закурить. Когда я вместо зажигалки защелкал пальцем по батарейке, то понял — нужен резкий ход. Иначе у меня от радости случиться истерика или я, еще чего доброго, напружу себе в штаны. Тогда уж точно конец всем моим помыслам и устремлениям. Ибо с мокрыми штанами я для Люсеньки превращусь в пустое место.  Даже не в пустое, а в бывшее пустое, мол было у Люсеньки пустое место, про запас, да и в то нагадили хулиганы. Далее, даже если я,  воняя обмоченными штанами и смогу каким—то чудом взять у кандидата Коновалова интервью, то журналистом я точно не стану. Даже в вестнике секты народных целителей «Лечение энуреза уринотерапией».