Перегной

Так и победила кучка бессовестных людей совесть. Молебная, которой суждено было умереть еще сорок лет назад, раствориться в адском кипятке ядерного взрыва, продолжала жить сама по себе. Ну и живи. Только нам не мешай. Самый верный способ решить проблему - забыть про нее. И отгородиться от всяких о ней воспоминаний. Если они явятся в виде людей - прогнать. Не получается - запугать. Не выходит - подкупить. Не берет - с глаз долой из сердца вон. Если явятся в виде цифр - подтереть, подчистить. Если явятся в виде последствий - вынуть подтертые, подчищенные цифры и доложить о профилактике. "Мы же старались, но кругом такое дурачье. Невозможно ничего объяснить, что-то сделать. Им одно, они другое. Не понимают собственного блага". Иными словами отболтаться.

Любая система будет защищать себя, оберегать от вторжений и изменений, кусаться, сопротивляться, драться. В том ее природа. Это инстинкт самосохранения. Это по-человечески, сердцем понять нельзя, а разумом можно. А вот как понять жителей Молебной?

Я сидел, грея коченеющие руки над едва занявшимся костерком под ласково приютившей меня горушкой. С помощью такой-то матери одолел я все-таки клятую равнину и теперь отсиживался, отпыхиваясь, возле костерка. Но, обо всем не передумаешь. Каким бы ни был ужас от осознания того, что жил ты на пороховой бочке, каким бы ни было разочарование от глубины падения людей, еще недавно ходивших у тебя в записных корешах и надежных товарищах, какими бы горестными не были воспоминания, следовало жить дальше. И двигаться вперед. Иначе - безнадега. А что у нас впереди? Впереди у нас нихрена. Впереди у нас нету никакой цели. Куда идти. Зачем. Что там меня ждет. Нихрена непонятно.

От мыслей о будущем можно было повредиться умом. Неизвестность вставляла еще мощнее известного, прояснившегося внезапно, как зимнее небо в стужу. В самом деле - где я, кто я, зачем я? Не слишком ли философские вопросы для чувака, оказавшегося кое-как одетым, среди бескрайних снегов и необъятных просторов. У которого из всего снаряжения нож да спички, даже котелка нет, чтоб кипяточку согреть. Откуда я? Вот это-то как раз известно. Во-он, оттуда! Из-за поля, из-за лесистого отрога споя. И-за леса, из-за гор, показал мужик топор, он не просто показал, а к чему-то привязал.

Да у ж, топор бы мне не повредил. Что ж - откуда я - выяснили. А куда я? А пойду-ка я вон туда, за гостеприимную эту горушку. Зачем ставить перед собой какие-то неведомые цели. Так можно и не дойти, невзначай. Сдохнуть от переусердия. А сдохнуть мы завсегда успеем. В конце концов была у меня цель перейти отрог - перешел ведь? На жилах, на зубах, воя и скуля, но переполз через радиоактивное поле. Теперь, рвану-ка я на горушку. А там - осмотрюсь.

Вид с горушки в любое иное время был бы великолепен. Сейчас же он вгонял меня в жесточайшее уныние и я всерьез подумывал о том, что следующим этапом нашей экскурсионной программы будет аттракцион "сядь и сдохни с места не сходя".

Я бы, пожалуй, так и сделал. Потому что когда человек идет по бескрайним и безмолвным равнинам, кое-где по колено в снегу, в недостаточно теплой одежде, нежрамши и хорошенько полночи перед этим получая по башке - самая разумная мысль - ослабеть, пасть ниц и помереть. Была бы еще надежда, теплился бы огонек её в измученной душе, были б какие-то признаки спасения, хоть что-то, что подавало бы надежду - можно бы было продолжать барахтанье. А так... Так, глазу впереди открывалось точно такое же, как и позади, огромное снежное поле. Один в один такое же поле, только без столбов с колючкой. И без этих вех, безо всякого указания на хотя бы и стародавние, но человечьи следы, это поле казалось неодолимым. Нет, мне его не пройти.

Оставалось только решить - как мне умереть: то ли сидеть и безвольно ждать, пока околею, пока пронизывающий холод не сменится тихой теплотой отмерзания рук и ног. Пока сладкая дрема подкатившей рвотой не наполнит всю утробу до самого горла и оттуда, мягким морским приливом нахлынет на сознание. Или спуститься вниз, под любой из склонов горушки, желательно конечно на противоположный тому, откуда пришел, чтобы косточки мои по весне точно не сыскал никто из знакомых, не усмехнулся про себя - эх, никчемно "всеж-ки" прожил ты жизнь, Витька-Пришлый. Спуститься туда вниз, на краешек поля, во -о- н к той березке, упереть в её ствол рукоять ножа, да податься коченеющим телом вперед. Насадить нож на брюхо и умереть на коленях, обняв руками проштрихованный белый ствол, как единственную, уготованную в этой юдоли невесту. С индевелой кроны стряхнет мне на холодеющий лоб пару снежинок, и я остывая, истекая тут же смерзающейся кровью, буду глядеть, до самого последнего вздоха, сквозь ажурную фату, на недостижимо далекий небосвод. На то, как отлетает с этой величественной свадьбы моя душа, превращаясь в белую точку.