Перегной

Примерно через час, а может и больше, кто его, это время, здесь считает лыжи были распарены. Концы их, по очереди, были аккуратно помещены на колодку и тихо, постепенным давлением прижаты другой. Конец лыж оказался зажат и загнут между колодками как в своеобразной пресс-форме. Дальше колодки были перевязаны. И мы покинули баню.

- Ну как? - Сидя уже в избе, хитро подмаргивая, дуя чай с калиной, спросил меня глядя на вновь подвешенные под потолок лыжи, Григорьич.

- Что тут говорить. Нет слов.

- Вот и я о том же. Думаешь, куда так торопился, куда коней гнал? Да чтобы поскорей увидеть красоту эту, чтоб окунутся в неё и раствориться. Жаль только, что в последний раз.

Я не придал последней фразе Григорьича значения. В глазах у меня стояло клокотание стихий, их порыв, и эта изумительная картина занимала всё воображение будучи прекрасней любого шедевра.

10.

Лыжи сохли, прямо в колодках, под потолком. Усыхала и поленница кедровых дров, изведенная почти без остатка на поддержание жара в избе. Да и пни на месте порубки замело снегом. Еще чуть-чуть и не останется на земле и следа от моего варварского поступка. Как же быстро все-таки заметаются следы. Как все быстротечно.

А тем временем поплохело Григорьичу. Он, было уже пошедший на поправку, опять расхворался. Да так, что я не на шутку испугался. Теперь он надсадно, сотрясаясь всем телом, бУхал, чихал, заполошно кашлял, а откашлявшись через силу схаркивал и сцеживал в ковшик вязкую мокроту. Снадобья ему помогали, но ненадолго. Старик осунулся, побледнел и стал прозрачным на просвет.

- Хана мне, Витенька. - Заявил он в одно утро, сцедив что-то в ковшик.

- В смысле, хана? - Не понял я.

- Предстану я скоро пред Создателем, говорю. Лихоманка-от не отпускат.

Старики любят прибедняться. Увлеченно рассказывают о своих болезнях, недугах и страданиях. Это естественный способ привлечь внимание и получить участливую заботу. Поэтому я создал необходимую суету, заварил травы, приготовил взвар, натер им старику ноги, укутал его поплотнее, покормил чем бог послал. Но старик не повеселел.

Я похлопотал по хозяйству, сдолбил наледь с приступочки, заменявшей нам крыльцо, наколол дров, покормил собак и проведал старика. Лучше ему не становилось. Я, если честно, растерялся. Все средства, которые я знал, были испробованы. Можно было конечно усилить дозу, но чего и насколько, непонятно.

Арсенал лечебных средств состоял, по сути, из засохших трав, корений, сушеных ягод малины, шиповника и калины, мерзлой клюквы и брусники, да некоего взвара, как его называл Григорьич, - тягучей черной субстанции, наподобие смолы, которую нужно было распаривать на паровой бане, и втирать в кожу. Ни таблеток, ни уколов, ни капельниц - всего того, что моментально ставит городского человека на ноги в наличии не было. Как не было и врача. Зато был больной, был несмышленый здоровый приблудыш, и была вокруг бескрайняя зимняя тайга у которой проси-не проси помощи, ответа она не даст. Только будет шуметь кронами, как бы укоряя непонятными словами - что же ты, человек, ты же могуч, ты же венец творения и природы царь. Отчего же ты, такой умный и великий, спасовал теперь?

Делать было нечего, пришлось донимать Григорьича, пока он при памяти. Я приступил к нему с решимостью пытошного мастера. Выждал, пока он очнется от беспокойного своего, полубредового уже сна, обложил голову смоченными тряпицами, дал питье и стал вопрошать:

- Григорьич, слышишь, родненький, а вот эта, как её, лихоманка, её чем вообще лечат? Может есть у тебя какое снадобье про запас?

Григорьич полежал, посмотрел в потолок, потом глянул на меня, с трудом повернулся на бок и протянул ко мне руки: Помоги спуститься-от, до ветру надо. Пособи.

Я спустил старика, одел его потеплее, вывел на улицу. Когда мы возвращались с оправки обратно, он остановился вдруг, долго стоял, больно вцепившись мне пальцами в локоть и смотрел на лес, на снег, на низкое зимнее небо, как бы запоминая. Постепенно его хватка ослабла и наконец он двинулся, шаркая, к дому.

- Хорошо. - Только и сказал он.

Возле дома Григорьич еще раз остановился и указал под притолоку. Я сунул руку в укромину и вынул оттуда плошку с каким-то веществом. Ура! Есть снадобье. Но в плошке оказалась застывшая смола.

- Лыжи-от не забудь просмолить, когда просохнут. Все сделай, как я учил.

- А снадобье-то, Григорьич, снадобье...

- Пошто оно мне, уж я скоро с Создателем встречусь.

Ну уж нет, - думал я уложив сразу же забывшегося и засипевшего старика, - ты мне тут гундось, не гундось, а я тебя не брошу. Мы еще с тобой дичь в силки позагоняем.

- Как уйду, - внезапно подал слабый голос Григорьич, - силки все проверь, и ежели какая дичь попалась, вынь. А силки сними и в избу снеси. Собаки покажут, где силки те. Ты их поутру за поруб, за делянку в лес выведи, а сам беги за ними. Они приученные. Все силки знают, выведут как по "конпасу". Не оставляй в лесу силки-от. Не губи зверя понапрасну.

Григорьич опять забылся, а я схватился за голову. Что же делать-то, как быть? Дай мне Господи, сил!