Перегной

- А чего ждать? Второго пришествия? Может я чем помогу, чтоб не шататься праздно.

- Нно! – взвился Федос, - ты про пришествие-от не балаболь, чего не знаешь. Чего бестолковкой своей не чувствуешь – молчи о том! Крамолу-от гони от себя, еретик!

- Извините, я просто спросил.

- Спросил, да устами в кал угодил!

- Все равно извините.

- Бог простит, - сердито буркнул Федос, - а мне уж тем более велено.

Он зашевелил бородой, забуркал, но сердился уже в напраслину, по инерции, сбавляя ход.

- Так отчего баньку-то не правите.

- Оттого, сыне мой, что ты в ей жил непутевый, а в тебе бесы! Отстоять баньку надо от духа твоего да от нечисти. А там уж, с божьею подмогою, и новую сладим.

- Какие бесы?

- Такие. Думаешь, мало в человеке бесов. Некоторым жизни не хватит, чтобы всех из себя исторгнуть. Живет человек вроде праведно, а одержим.

- А мои, выходит так, все из меня вышли и в бане жить остались. Навроде лешего.

- Все не все, но верно говоришь, какая-то часть осталась.

- А вы их молитвой, дядя Федос... Чего ж баньку рушить.

Федос опять засердился - ты мне еще посоветуй, советчик. Нам в вере нашей даже из одной посуды с мирскими пить нельзя, а тута баня. Без тебя ино разберусь.

Мне опять пришлось извиняться.

- Где приютился? - Теперь уже Федос сменил разговор.

- А тут неподалеку. Внизу под горочкой, у пруда. У мужиков в вагончике.

- Это у антихристов штоль? И зелие с ними пьешь?

- Ну у антихристов, не у антихристов – я того не знаю, а люди добрые, незлобивые. А зелие… Угощают, чарку поднесут – так выпью.

- Ну, коли так, то уж извини. Чарку тебе поднести не могу. Нам этого не можно. Ты вот что - не ходи в нашу улочку, не мути людей. От греха, прошу, не ходи.

- А чего народ? Я тоже, между прочим, народ... Нет, ну если вы просите.

- Прошу. В том-то и дело, что ты - народ, а они люди.

- А есть разница?

- Конечно. Народ, на Руси-от, он в древлем благочестии Богоносцем был, разумеешь?

- Не очень, если честно.

- Призван был Господом нашим русский народ быть апостолом. Посланником воли божией и во славу Его, для других народов. Весь народ был наделен Им одной душой. Общинной. Особая Благодать Божья снизошла не на отдельных людей, как на апостолов Христовых, а на весь мир русских людей. Призван он был, аки апостолы, но весь разом, всем миром, всей мирской душой на особое служение. Разумеешь?

- Не очень, но начинаю понимать, очень интересно излагаете. А почему ваши люди тогда не народ?

- А потому, Витенька, что во времена Никитки-Патриарха искусился народ дьяволовым наущеньем, отпал от веры древней, отринул её и принял веру сатанинскую, веру антихристову. И теперь вся душа мирская, частичка коей в каждом живет, находится под его, антихристовою, властью.

- Ясно. А вы, значит, от мира отгородились и свои души сохраняете?

- Правильно разумеешь.

- И мою душу вы, значит, спасти хотите?

- Опять верно мыслишь?

- Дядя Федос, не вдаваясь в подробности, каким способом вы это делаете, спрошу - как вы мою душу отделите от общей, надлюдской души всего народа?

- Таинствами. Таинствами, Витенька.

- Таинствами? Так я крещен в младенчестве.

- А ты покайся! Хотя и крещение твое в дьяволовой купели. То вера не истинная, не древняя, ну да не в том дело. Ты покайся поначалу во грехах во своих.

Федос бормотал еще что-то. Бормотал убедительно, как будто бы ввинчиваясь в мозг и душу вязью красивых, но маловразумительных слов. Бормотал нескончаемым потоком, постоянно предлагая разные решения и заменяя их на новые, так, что разум уже чувствовал утомление. Он действовал точь в точь как гадалка на торговой площади - не отпуская внимание ни на шаг, стягивая его в паутину слов и размытых смыслов.

Но я вспоминал. Вспоминал что-то из обществознания в школе, что-то из проповедей, на которые меня брала матушка в далеком детстве. И эти воспоминания о доме нахлынули на меня особенной, домашней теплотой и помогли вырвать разум из тенет.

- Дядя Федос, разреши вопрос?

Федос, на полуслове прервав речь, опешил.

- Я когда при смерти лежал, ты как, соборовал меня?

- Чего?

- Елеосвящение творил надо мною?

Федос смутился, но ненадолго. Передохнув буквально мгновение он собрался мыслями и вновь повел повествование. О греховных мыслях, коими успела наполниться моя душа с тех пор, как я пришел в себя. О душе - вместилище греха. Об отпадении от веры и приходе антихриста. Он еще много чего говорил, но был уже неубедителен. Не то, чтобы я уложил его убойными аргументами в богословском споре. Просто с меня как бы слетели шоры некого гипноза.

Мы еще поговорили, о том и о сём, а потом расстались. Как напутствие, я получил на прощанье совет не заходить более без нужды на Федосову улочку. Хотя я бы с удовольствием назвал её Настенькиной.

5.

К вечеру похолодало. Добытчики что-то задерживались, а может, в кои-то веки, вернулись в семьи. Я палил костер и предавался одиночеству. Оно и к лучшему. Самогон уже надоел и пустопорожние разговоры, то да потому, тоже. Можно было раскинуть на досуге мозгами. И тихий вечер и треск поленьев в костерке – все этому способствовало.