Перегон

На следующей остановке ему выходить. Когда проехали примерно половину пути, он учтиво осведомился у впереди стоящего, коротко стриженного мужчины: выходит ли тот? Мужчина посторонился, давая ему пройти. Потом у женщины, приятно пахнущей французскими духами, то же самое спросил, и она, в свою очередь, сдвинулась вбок. И вот, когда троллейбус уже подъехал к остановке, оттеснил его неожиданно молодой черноволосый парень, продвинулся вперед, спустился на ступеньку и неожиданно обернулся к нему.

— Ваши билеты, граждане, — тихо произнес он, подавив ухмылку на смуглом восточном лице.

Вадим поначалу недоуменно воззрился на него, потом стал суетливо шарить по карманам, а потом вспомнил, что не взял билета, что даже не подумал о нем, не до этого было…

Неловко он себя почувствовал. Казалось, все смотрят на него, только что пальцем не показывают и не плюют в его сторону.

— Сколько с меня? — так же тихо, как и парень, спросил Вадим.

— Трояк, — весело ответил парень.

— Хорошо, — сказал Вадим. — Только на улице. Я выхожу.

Двери разбежались, и Данин вслед за парнем ступил на тротуар. За ними выпорхнули две молоденькие девчонки и шли теперь, то и дело оглядываясь на них, и похохатывали беззастенчиво.

Вадим полез во внутренний карман куртки и неожиданно подумал, а ведь он может сейчас просто взять и уйти. Он извлек несколько мятых бумажек, отыскал три рубля, сунул парню. Тот прихватил их двумя пальцами, спрятал в кулаке, другой рукой достал квадратные, пергаментно шуршащие листочки. Но Данин уже не видел этого, он повернулся, собираясь уходить.

— Эй, гражданин, — подал голос парень.

Вадим оглянулся. Парень сдвинул мохнатые брови и настороженно глядел на него.

— Возьмите талон, — парень протянул руку с хрустящей бумажкой.

И, как со стороны, Вадим увидел себя, аккуратно берущего талон, тщательно и любовно складывающего его, всовывающего между листками записной книжки. И что-то мелочное, унижающее, гаденькое угляделось ему в этой картинке. И он, усмехнувшись, махнул рукой и не спеша повернулся, зашагал по тротуару. Парень не помчался за ним, не стал его уговаривать. Он наверняка даже обрадовался — ни за что ни про что трояк заработал. Ну да бог с ним, пусть счастлив будет…

А ведь мог бы уйти, думал Вадим, шагая, запросто мог уйти, и ничего бы с ним этот густобровый не сделал бы, свидетелей-то нет. Еще пару месяцев назад Данин наверняка бы хохотнул парню в глаза и потопал бы, пританцовывая. А сейчас вот остался и трояк даже чуть ли не добровольно отдал.

— Благородный, — вслух едко проговорил Данин, поразмыслил с полминуты и добавил совсем уж ядовито: — Порядочный, — и, скучнея, заключил: — Мелкий праведник…

Вход в отделение выглядел скромно и даже бедновато. Пяток ступеней, истертых, искрошившихся; погнутые, давно не крашенные, а потому густо заржавленные перильца, тонкая легкая дверь — как здесь зимой? До инея, наверное, выстуживается коридор. Ан нет, за ней вторая дверь, покрепче, подобротней, так что шалишь, брат, работник милиции запросто так себя студить не станет. Дураков мало. Коридор казался необычайно длинным, и много дверных проемов угадывалось по стенам. Вадим даже удивленно брови вскинул, а он-то всегда думал, что отделения милиции совсем крошечные и смахивают на паспортный стол, где он получал и менял потом паспорт… Слева от входа, за огромной плексигласовой перегородкой (начиналась она примерно в полутора метрах от пола, как бы продолжая крепкий деревянный барьер, похожий на прилавок в магазине), он увидел какие-то пульты с мигающими лампочками, телефоны, белые, черные, красные; трех работников в форме, один возле пульта сидел, без фуражки, лысоватый, бесстрастный, с капитанскими погонами, двое других — сержанты — стояли у окна, лениво переговаривались. Капитан смотрел куда-то вверх-вперед. Вадим сделал еще шаг и увидел, что вся комната за плексигласом на две части разделена с помощью такого же прозрачного листа. И там, во второй половине, какие-то грязные, мрачные типы сидят, одни ерзают беспрестанно, другие храпят, уснув прямо тут же на скамье, и еще он понял, почему капитан голову приподнял, — он с одним из этих грязных и мрачных разговаривал. Тот опирался на деревянный барьер и в окошко норовил голову трясущуюся всунуть. А капитан морщился и беззлобно выталкивал его рукой…

Один из милиционеров заприметил Вадима, наклонил голову, разглядывая, может, знакомый кто, прищурился, оттолкнулся от подоконника, подошел к перегородке; без всякого выражения на белобровом лице оглядел его, открыл дверцу, которую Вадим только сейчас и заметил, спросил буднично:

— Вам кого?

— Уварова, — ответил Вадим.

— Сейчас, — сказал милиционер, подошел к пульту и, нажав какой-то тумблер, сказал в микрофон, что рядом стоял:

— Олег Александрович, к вам пришли.

Хлопнула дверь в конце коридора. Показался мужчина — стройный, жилистый, в сером пиджаке, темных брюках. Пока тот шел, Вадим успел разглядеть лицо его, худое, открытое, улыбку доброжелательную, быструю.