Переяславская рада. Книга 2

— Теперь нам нужно обоюдно откинуть былые несогласия и раздоры. Русский медведь вылез из берлоги. Сегодня он движется на запад, но завтра он поползет на восток... То, чего не успели сделать Батый и Чингисхан, чего не удалось осуществить тевтонским рыцарям, могут достичь король Речи Посполитой и султан Турции. Теперь самое время усмирить зверя, накинуть цепь ему на шею. Всему свету известны мудрость и твердая воля великого султана Мохаммеда Четвертого. Нужно, чтобы он отдал приказ Бахчисараю выступить против Хмельницкого. Хан Ислам-Гирей вел двойную игру. За это он поплатился жизнью, погибнув от руки того же Хмельницкого. Это теперь доподлинно известно. От великого визиря зависит, чтобы новый крымский хан Магомет-Гирей стал союзником Речи Посполитой и врагом Москвы и Хмеля.

Лещинский перевел дыхание. Вспышки огня в камине осветили худощавое лицо канцлера, почти утонувшее в белом жабо. Черный парик опускался на плечи длинными, давно не чесанными прядями.

Ян-Казимир закрыл глаза. Не хотелось видеть ни турка, ни канцлера. В эту минуту ему все опротивело. Послать бы к дьяволу в пекло, в геенну огненную турка, татар, Лещинского с его путаными переговорами, бешеным вихрем ворваться в украинские земли и жечь, вешать и сажать на кол, испепелить всю землю схизматиков, чтобы трава не росла на ней и сто лет спустя...

Король скрипнул зубами. Турок встрепенулся, посмотрел удивленно. Лещинский только переглянулся с нунцием и снова заговорил. Голос у канцлера был скучный и скрипучий. Ян-Казимир, тяжело вздохнув, подумал: «Под такую речь хорошо спится. Может, и Осман-паша спит?»

Осман-паша не спал.

Масленые глазки посла беспокойно перебегали с каменного лица нунция на долговязую фигуру канцлера. Турок понимал одно — сейчас его время. Он слушает и молчит. Иногда для респекта можно согласиться, кивнуть головой. Но пока ничего не нужно обещать. Так повелел великий визирь. Такова воля султана.

Ляхистан в затруднении. Ватикан изнывает в тревоге. Теперь Венеция должна уступить. Обстоятельства складываются в пользу Оттоманской империи. Хмельницкий вместо с Москвой завязли в этой войне надолго. Теперь им не до Высокой Порты. Зато Высокой Порте до них. Обстоятельства складываются в пользу Турции. Война за Крит будет закончена успешно. «Русский медведь будет биться с польским туром,— говорил в Стамбуле визирь,— мудрый султан Мохаммед IV будет выжидать». Неверные попали в большие затруднения. Пусть вывертываются сами, Это уже не что-нибудь, если сам римский папа прислал своего посла к султану. Но Осман-паша прибыл в Речь Посполитую, ставку короля, как посланец доброй воли, представитель великого султана. Он должен слушать внимательно, почтительно. И он слушает и даже сочувствует.

Пусть они говорят долго. Чем долыне и чем больше, тем для него лучше. Если собеседник многоречив, это значит — под ногами у него почва колеблется, он старается словами прикрыть свое убожество. И потому Осман-паша умеет хорошо слушать. Это тоже много значит в переговорах. Все имеет свой конец — учит Коран. Источник, как бы ни был он глубок, имеет свое дно, а на пути дня всегда стоит ночь. Поэтому нет сомнения, что канцлер закончит свои жалобы и советы. Эта надежда наполняет Осман-пашу терпением. Осман-паша знает, что сказать, когда канцлер закончит,— всего несколько слов, но они будут весить больше, чем десять тысяч слов болтливого канцлера.

Наконец наступает его очередь.

— Султан повелел сказать своему светлому брату — крымская орда будет на стороне Речи Посполитой. Тридцать тысяч янычаров стали гарнизоном в Хотине. По слову султана они выступят. Султанский флот готов выйти в море.

Осман-паша увидел — лица собеседников повеселели. Скрывая усмешку, он продолжает:

— Великий султан сказанное мною осуществит в том случае, если Речь Посполитая именем короля признает навечно принадлежность Каменца-на-Днестре Оттоманской Порте. Речь Посполитая именем короля признает сто пятьдесят тысяч пленников, взятых в ясырь в прошлых войнах в королевстве польским, собственностью султана. Речь Посполитая именем короля признает султана единственным защитником гроба Иисуса Христа и отказывается на вечные времена принимать участие в крестовых походах. Речь Посполитая не будет больше поддерживать Венецию в войне за Крит.

Осман-паша поднял голову. Теперь он хотел видеть лица короля, канцлера и нунция. В палате настала тревожная тишина. Только, как отзвук далеких выстрелов, потрескивали дрова в камине. Король вопросительно взглянул на нунция Торреса. Тот опустил веки. У Лещинского дергался правый глаз. Канцлер чувствовал, как стынут ноги в ботфортах, подбитых мехом.

В эту минуту слово короля могло превратить в ничто все, во имя чего столетиями вела войну Речь Посполитая. Лещинский больше, чем кто-либо иной, знал: заключить союз с турецким султаном на таких позорных условиях — это прежде всего обречь на провал посполитое рушение. Первою поднимет голос вся чернь от Люблина до Кракова. Чернь первая отшатнется: чего доброго, будет держать руку Хмельницкого,