Переходники и другие тревожные истории (ЛП)

Он ответил ей, сразу и как Джекки, и как Зверь, и лишь это переживание было реально; в уме у него больше не оставалось вопросов. Она привела его в спальню, не освещённую ничем, кроме лавовой лампы[51] и ещё немножко похихикала, пока раздевала его и себя, расшвыривая одежду по сторонам. Он понял, что она была взбудоражена и избавлялась от напряжения через смех. Он тоже рассмеялся.

И, когда Пола лежала в постели обнажённой, с раскинутыми ногами, с выгнутой спиной, то напрочь забыла свои словечки из шестидесятых.

— Я действительно должна рассказать кое-что о себе. Не была я никакой хиппи в шестидесятые. Я был пай-девочкой. Ходила в школу для девочек в Коннектикуте. Но моё надлежащее воспитание не помогло. Мне всегда хотелось быть фриком, а не маменькиной дочкой. Ну, знаешь, такой маленькой хиппушкой, которая могла бы… я могла бы оторваться… я могла оторваться… и, даже, если я — недоросток, ладно, разве это важно?

— Это неважно, — мягко сказал он. — Всё, что тебе нужно — это любовь.

— Иди ко мне. Иди прямо сейчас.

Он кинулся на неё из-за спинки кровати, словно леопард с ветки.

Потом она кричала и вырывалась, царапая ему спину; и внезапной молнией вспыхнул свет, и кто-то другой простонал вслух, кто-то другой в комнате: — О Боже мой. О Боже мой…

Пола села, прикрыв грудь одеялом. Джекки лежал рядом с ней и, задрав голову, увидел мужчину приблизительно своего возраста, в мятом сером костюме, с болтающимся галстуком. Этот мужчина стоял в дверях, с одной рукой на выключателе, рябое лицо искривилось в неподдельном ужасе. Он таращился на Полу, полностью игнорируя Джекки.

— Как ты могла? — спросил он голосом обиженного ребёнка. — Не понимаю.

Он присел на батарею и закрыл лицо руками. Несколько минут он рыдал навзрыд, потом, наконец, ему удалось выдавить: — Я думал, ты любила меня. Не понимаю. — Затем в его голосе стал усиливаться гневный тон, страдальческий и потрясённый, но, всё-таки, гневный. — Какое забавное совпадение, что в этот вечер я пришёл домой пораньше. — И он почти прокричал ей: — Часто ты так делаешь?

Джекки посмотрел на Полу, а Пола на Джекки. Кажется, она сама была готовы раскричаться.

— Мой муж, — прошептала она. — Тебе лучше уйти.

— Но?….

Она обратилась к мужчине на батарее. — Это не значит, что между нами всё кончено. Слушай, я так больше не буду. Ты должен мне верить. Я… я иногда скучаю, когда ты работаешь так много. Я… я воплотила фантазии в жизнь. Вот и всё. Больше это ничего не значит.

Её муж с силой вцепился в батарею. Его суставы побелели. — Развратная ты сука, — процедил он, все следы скорби теперь исчезли, сменившись накалённой яростью. — Забавы кончились. Теперь по-взрослому, сука…

Он хлопнул кулаком по ладони.

Пола с силой толкнула Джекки. — Разве ты не видишь, что слишком засиделся? Вали отсюда нахрен!

— Но я?….

— Уходи! Никогда не возвращайся! Никогда. Ясно?

Он громко и решительно произнёс: — Но я думал, ты меня любишь.

— Что? — переспросила она, не веря собственным ушам.

— Никто никогда прежде не любил Джекки. Никто даже не разговаривал с Джекки.

Пола отпрянула, как от пощёчины, выражение её лица сменилось с недоверчивого на тревожное.

— Эй, да ты псих, чокнутый какой-то…

В полном замешательстве, он зарычал на неё, потом заскулил. Он не понимал, что она говорила. В этом вообще не было никакого смысла.

— Это из «В ожидании мистера Гудбара»[52] или ещё откуда? О, Иисусе, я не думала, что когда-нибудь будет что-то подобное…

— Это не что-то подобное, — тихо сказал Джекки.

Муж Полы схватил её за волосы и рванул вперёд, словно Джекки вообще не было в комнате.

— Сука. Мне следовало бы прямо сейчас тебя прибить.

Джекки посмотрел на Полу. Их взгляды встретились. Никакого послания меж ними не проскочило.

Это Джекки выглядел обиженным и смущённым, желая помочь Поле. Это Джекки вспомнил, как другой друг покинул его, в прошлом, в госпитале на Гавайях и отчаянно страшился, что Пола тоже уйдёт. Это Джекки в последний раз потянулся к другому человеку, отчаянно страшась остаться один.

Но Пола отвернулась от него, ругаясь, колотя своего мужа кулаками, забыв о самом существовании и присутствии Джекки.

Тогда Джекки и правда ушёл, как задутое пламя свечи, как смеженные сном глаза.

И лес омрачился, и ветер меж деревьев обострился и принёс запах гари. Глянцевые чёрные леопарды, с лицами, словно луны, сотнями бродили вокруг постели, тёмным потоком вытекали из леса.

И поднялся Зверь, что ходил, как человек; и где-то на заднем фоне муж Полы ещё выкрикивал: — Сука! Сука! — Это был всего лишь ещё один звук из многих. Он прекратился. Раздались другие звуки. Пола начала кричать от невероятного ужаса. Это тоже был ещё один звук, как и ветер в деревьях, биение собственного сердца Зверя, крики ночных птиц на ветках и пульс, пульс, пульс жизни леса.

— Пола, — произнёс он, шипя, рыча, еле-еле способный выговаривать слова. — Пойдём. Я хочу тебе что-то показать.