Потом я вновь очутился у двери и вновь Гретта провела меня наверх, и ты пытался привстать, только на сей раз ты явно
Ты попытался заговорить и звук телефона донёсся из твоего рта.
И в третий раз я оказался у двери и меня встретила Гретта, и твой голос был только слабым хрипением. Ты сжался до размеров карлика или уродливого ребёнка.
И опять, и опять, пока ты не стал всего лишь белым комком плоти, как выброшенная на берег и умирающая рыба, бьющаяся среди постельного белья, ещё пытаясь говорить, с искажённым до неузнаваемости лицом.
Ты скрипел и хрипел. Я не мог разобрать ни слова. Этот шум походил на крысиное царапанье.
Я проснулся с очередным началом, в испарине, мой сон прервал звук телефонного звонка.
Это была Гретта.
Когда я увидел, что она стоит у двери, где, отчего-то знал я, и будет стоять, то ничего не сказал. Но много чего вспомнил. Я вспомнил, на что это было похоже, когда оба мы были молоды. Я вспомнил одну определённую ночь, когда она мечтательно свесилась из окошка моей машины, когда мы медленно ехали где-то за городом, и ветер и лунный свет превращали её волосы в текучее золото.
Это был один из моих маленьких секретов. Ты не ездил с нами в ту ночь. Мы никогда не рассказывали тебе о ней. Это было всего за несколько недель до вашей свадьбы. Тогда я считал это своим безнадёжным, невозможным последним шансом и, полагаю, так оно и было.
Теперь её лицо покрывали морщины, а волосы ещё не поседели полностью, но уже истончились. После того лунного света минуло немало времени.
Я кивнул ей и медленно пошёл вверх по ступеням, уверенный в том, что увижу.
Там, в полумраке, был ты. Я не могу начать описывать то, что почувствовал, чего страшился, встретившись с тобой лицом к лицу при твоей жалкой кончине.
Думаю, ты даже не осознавал моё присутствие, когда я наклонился и выключил телевизор. Ты лежал неподвижно, с трудом дыша. Затем вдруг попытался подняться. Я сел у кровати, склонился и ты ухватился за моё плечо.
Это и было самым худшим — когда ты притронулся ко мне, именно это.
Ты изо всех сил пытался заговорить.
Я отшатнулся. Ты опрокинулся назад.
— Ну, ну, дорогой старина Генри, дружище, не стоит так говорить…
— Ах, Генри, у нас были такие мечты в былые дни. Помнишь? Мы собирались стать великими поэтами, романистами, драматургами, актёрами, а теперь докатилось до такого.
— Генри, по крайней мере, ты всегда пользовался более впечатляющим лексиконом.
Боже, Генри, тогда я почувствовал, что вся ярость изливается из меня, все бесполезные слова, скопившиеся за многие годы.
— Вот дерьмо. Да что ты знаешь? Что я крал деньги у фирмы? Что я отобрал её у
Даже тогда я не смог сказать всё, что хотел. Этого скопилось очень, очень много. Я мог сказать тебе, что ты столько лет был для меня жёрновом на шее, что каждый раз, смотрясь в зеркало и видя себя чуть более посеревшим, чуть более потрёпанным, я вспоминал тебя? Да, тебя и я сказал себе, что могу выбрать другой путь, пойти по другой дороге жизни, не только той, где Генри Фишер подвёл меня своими посулами, своей белибердой и своими, так называемыми, амбициями. Ты потратил впустую большую часть моей жизни, Генри. Ты, так или иначе, ты погубил меня и я обвиняю тебя в этом. Ты сделал меня частью убожества, окружающего нас сегодня. Я не могу тебя простить.
Шуткой больше, Генри, поворотом ножа в моих кишках. Ты обвинял
— Я не о том денежном дерьме.
Я склонился вперёд и прошептал: — Ты знаешь, что я встречался с Лорой Говард? Да, я так делал. Она просто прекрасна. Спасибо, что ты порекомендовал её мне.
Я позволил себе маленькую неточность, друг мой. Ты просто упомянул, что столкнулся с нею после стольких лет. Ты дал мне адрес её магазинчика. Этого хватило.
Я никогда не получал от Лоры больше, чем когда-нибудь получал от Гретты. Она была
Я посетил один из её, ээ, сеансов. Поначалу всё, что я делал той ночью, это сдерживал смех.
Но нет…