Переходники и другие тревожные истории (ЛП)

Я вернулся в комнату, готовый — даже не знаю, к чему — готовый удавить тебя прямо здесь и сейчас, собственными руками, ради удовлетворения, чтобы отвергнуть, отбросить всё это, чтобы выкрикнуть тебе в лицо, пока ты умирал, — нет, нет, ты хнычущий болван, всё это из-за тебя…

Но ты оказался слишком быстрым для меня. Ты умер именно тогда, когда там сидел — глаза вдруг закатились, челюсть отпала и из твоего рта раздались звуки телефона, голоса Гретты, грохот E-1 и царапанье по металлическим ступеням.

И было что-то ещё, что-то ползающее внутри тебя, под твоей кожей, ничуть не похожее на собаку, скорее на огромного паука, выбирающегося наружу.

Тогда я закричал и бросился из комнаты, вниз по лестнице, столкнувшись с Греттой. Я с трудом понял, что она в моих объятиях. Мы вместе покатились к лестничной площадке, отскакивая от стен, хватаясь за перила, путаясь в переплетённых ногах. Это был жуткий танец и я ошалел, словно записывающая игла в моём разуме прыгала и царапала по всем записям, и всё перемешалось, кусочек того, стружка этого — и прежде, чем понял, что делаю, я поцеловал её, сильно и страстно, не потому, что ещё желал её, но как отрицание всего этого, Генри, как последний брошенный вызов ханжескому лику времени; будто именно в это мгновение тебя никогда не существовало, и мы с ней все эти годы были женаты, но мы не были старыми и бедными, и всё сложилось иначе; нет, словно этого вообще не было — словно каким-то образом мы трое ещё были все вместе и ты ещё оставался моим другом, и мы оба любили Гретту, а она равно любила нас обоих и конец, которого мы достигли, был прекрасен и романтичен, а не просто жалок…

Она отстранилась в испуге.

— Что случилось? — спросила она.

— Не могу рассказать. Я позвоню позже…

Думаю, она поняла, что вид моего лица и тон голоса выражал горе.

Она рыдала у меня за спиной, когда я выбежал из дома, по улице под холодным дождём, прямиком к высокой заржавленной платформе.

Скрип-скрип, тук!

Оно поджидало меня. Один раз я увидел его, извивающееся меж ступеней, почти у моих ног. Я мельком заметил его, когда оно кануло в темноту внизу: нечто, похожее на мясистую бесчешуйную рыбу с человеческим лицом, и крабьими лапами и клешнями.

Остаток пути вверх по лестнице, на платформу, я пробежал.

Чернокожий мужчина сидел в дальнем конце на самой дальней скамье, куря и читая газету. Он глянул один раз, затем продолжил читать.

Скрип-скрип.

Я таращился на ступени, в растущем ужасе, когда заметил, как что-то движется на площадке внизу, где лестница поворачивала. Что-то карликовое и уродливое, но уже более человекоподобное, с руками и ногами.

Я хотел подбежать к чернокожему мужчине. Но что я мог ему сказать? Что он мог сделать?

Внизу, на площадке, тварь вышла из тени в полумрак и я увидел, что у неё было моё лицо, непропорционально большое для тела. Наши взгляды встретились. Оно разборчиво проговорило, твоим голосом, друг мой.

— Теперь я целиком твой.

Тогда я мог убежать. Можно было перелезть через пути, рискуя поджариться на третьем рельсе. Но именно тут я увидел, что прибывает поезд. Всё, что я мог сделать — это оставаться на месте, вцепившись в колонну и наблюдая, как тварь старательно и неотвратимо поднималась по ступеням, слишком большим для её недоразвитых ножек.

Всё, что я мог сделать — это держаться, пока свет поезда становился всё ярче и ярче, пока слышалось, как грохочущие вагоны приближались, о, слава богу, приближались.

Я сразу же забрался в вагон. Чернокожий мужчина сидел в дальнем конце пустого, кроме нас, вагона, всё ещё читая свою газету, словно не замечал твари. Когда двери с пыхтением закрывались, я увидел то создание на верхней ступени лестницы, таращащееся на меня, прохрипевшее что-то, что я не разобрал.

Мне показалось, что к этому времени оно подросло.

Конечно, так легко от него было не спастись. Твоя смерть, как минимум, знала, где я живу, либо из твоей памяти или инструкций, либо из некоего инстинкта возвращения домой.

Когда я вышел из поезда на Шестьдесят Девятой улице в Аппер-Дарби[56], то услышал такое же «скрип-скрип тук!» на ступенях позади. Я бросил взгляд через почти безлюдную станцию и заметил, как что-то крадучись прошаркало позади закрытого киоска. Я слышал, как оно царапает по бетонному полу.

Коп странно уставился на меня, но лишь на меня.

Слава Богу, снаружи стояло такси, но, когда я закрывал дверь, что-то сильно ударилось в неё, разрывая металл и я глянул; и там, в нескольких дюймах от моего лица было моё лицо или перекошенная пародия на него, полное ненависти, что-то изрекающее, со сгорбленным и могучим телом за ним.

— Едем! — заорал я таксисту.

— Куда? Я говорю, куда ещё? — уточнил он. Он ничего не видел и не слышал. Мне удалось назвать ему мой адрес правильно. Он пожал плечами и пробормотал: — Блин, — и, верно, принял меня за пьяного.