Перехваченные письма. Роман-коллаж

Уж очень вы разгулялись, друг мой. Кажется, будто детство у вас в моде, все вдруг раз навсегда стали веселыми и бодрыми детьми: ну, мы потом подумаем, пусть теперь папа с мамой за нас думают. А когда же наступит это "потом", не слишком ли вы молодитесь? Есть какая-то нечестная игра во всем этом, и это меня пугает. Страшно за тебя, очень страшно. Я все жду, когда же ты придешь к себе, сядешь, закуришь и печально покачаешь головой, и тогда это будешь ты.

Увидимся ли мы с тобой? Прошу тебя, не черствей, очень прошу. Грустно всегда прощаться в письмах. Надеюсь, ты скоро напишешь. У меня замерзла рука. Холодно у нас в этом году. Дни холодные и серые. Совсем, совсем зима. Только без снега, а от снега ведь так тихо становится в воздухе, тут же, наоборот, громче звенят трамваи в сухую погоду. Ну до свидания, милый, милый мой, далекий.

7

Сегодня почему-то среди зимы вдруг потеплело, днем было ясно, а сумерки наступили ранние, молочно-серые, голубые, и пятнами свет на тротуарах от фонарей. Тепло и бодро. Хотелось бы передать тебе эту на момент вспыхнувшую бодрость и как-нибудь тебе помочь, облегчить. Но как трудно ответить на твое письмо.

Ведь ты, собственно, хочешь, чтобы я за тебя выбрала, как быть, куда, во что устремить свою жизнь. Что могу я сказать тебе, когда ничего не знаю для себя: куда себя деть, что делать, зачем жить?

Впрочем, это только для себя мы действительно ничего не знаем. А вот для тебя, для тех, кого любим, мы знаем ведь, ей-Богу, знаем, что нужно, и утверждаем их жизнь, и требуем, и готовы вмешаться. Нас останавливает только страх ответственности. Ибо, раз вмешавшись в чью-нибудь жизнь, нельзя ее оставлять. Надо неустанно над ней бодрствовать, ее видеть и для нее видеть. Всегда бодрствовать при ком-нибудь, не спать, не спать.

Это трудно, но не в трудности преграда, не в том, что мы очень слабы; любя всегда найдешь силы нести жизнь любимого. Преграда – в жажде этой гнусной свободы, в этом желании повести плечами так, чтобы все сбросить с них и снова идти дальше своей дорогой в небытие.

Ах, какая там свобода! Дети мы, дети и боимся ответственности.

Ты прав, конечно, тебе нужно жить в этом железном и золотом веке (когда я думаю об этом для себя, мне страшно, а для тебя – нет, ибо ты в нем живешь), да, нужно жить и действовать, но помни о секрете ответственности, о том, что трепетать надо над жизнью на тебя надеющихся.

Живи там, мой дорогой, я не хочу умирания для тебя, живи, работай, будь радостен, дитя, тянущееся к золоту, но будь внимателен, будь честен. Да?

Для себя я ничего не знаю. Знаю, что от слабости возникает безответственность, уход, холод, – и знаю, что сила груба, от нее больно, и не нахожу примирительного выхода.

Напиши мне сразу же. Я так радуюсь твоим письмам. Воображаю, какая у вас была зима, а у нас серо, как всегда, серо. Хотя иногда бывают почти весенние дни посреди зимы, когда голубеет по утрам небо.

Елизавета Татищева (Ика) – Николаю Татищеву

16 декабря 1932

Е. Д. Татищева. Москва,

Тихвинский пер. д. 10/12, кв. 160

Твое письмо доставило мне большое удовольствие, так же как и фотография моего маленького племянника… Ирина тебе, вероятно, объяснила, почему я не ответила на твое первое письмо: я не поняла тогда твоего настроения, многое мне тогда в этом письме показалось непонятным, и я просто не знала, как на него реагировать. Я не считала тебя неспособным на эволюцию и на усвоение того образа мыслей, который рано или поздно сделается достоянием всего человечества, но полагала, что условия, в которых ты живешь, и специфическая среда должны оказать свое влияние на естественный ход твоего развития в этом направлении и затормозить его.

Очень хорошо, что это оказалось не так.

То, что ты пишешь про Ирину и ее детей, меня несколько удивляет. Я считала, что полная перемена обстановки и те хорошие условия, в которых она провела последние три месяца, должны были бы излечить ее нервность и запуганность. Если это не так, то вероятно причина ее нервного состояния кроется в каком-нибудь внутреннем заболевании. Мне это приходило в голову, еще когда она была здесь, и я ей очень советовала обратиться к хорошему врачу и вообще заняться собой. Но она не любит советов (семейная черта) и не любит возиться с врачами, в чем я вполне ей сочувствую.