Перехваченные письма. Роман-коллаж

Я крепко держал ее руку и с каким-то странным удивлением смотрел в темноту бульвара, потом, не скоро разжал руку и, не говоря ни слова, ушел от нее или меня отнесло само собой.

Встреча восемьдесят вторая

Она пришла в коричневой шапочке, и я отдал ей оранжевое письмо в грошовом конверте, сочиняя которое я так сильно просил Бога, чтобы он навеки привязал меня к ней (а не ее ко мне) на все века, на все жизни. Ибо да не будет сказано, что я порвал какую-нибудь нить, которую соткала София великолепная сквозь внешний мрак. Только все это было от сердца, совсем от сердца, хотя просыпаясь утром, я еще колебался, увеличивать ли еще ставку на эту страшную карту. Но потом вдруг решил, чего очень уже давно не было, что, может быть, мы все-таки женимся.

Встреча восемьдесят третья

Очень долго шел под дождем к своей Тане, как будто через лес, на какой-то неяркий, но необычайно дорогой огонь (керосиновую лампу на балконе). Я целовал ее прекрасные руки, и нам было очень радостно. Она касалась своим некрасивым и милым лбом моих волос, а потом я совсем растрепал ее, и она сказала:

– Мило все-таки, что ты любишь меня такою растрепанною. Этот вечер был необыкновенно счастливым. Я говорил:

– Вот тебе теплота сердца. Наш дом стоит на золоте, и поэтому все на него, сколько можно только будет поставить, поставлю. Хочешь войти в мою жизнь, – пожалуйста, хочешь сделать что-нибудь в жизни – вот тебе случай. А если нет – будет очень больно, но жизнь идет дальше, ибо я обошелся без тебя в труднейшие годы и теперь, какой я есть, тем более смогу вновь поселиться на крайнем севере. Она молчала как-то.

Потом я сидел без очков, что самое замечательное, может быть, в этой истории.

Потом пришла М. Л. и меня выгнала.

Встреча восемьдесят пятая

Встретились у "первой скамейки" за заставою. Ты очень опоздала, а я, твердо решив совсем тебя не любить больше, был вежлив и все смеялся. Ты же заметила, как вообще все сразу замечаешь в известной сфере жизни, в которой ты истинный Моцарт, хотя вне ее пассивна необыкновенно.

Я взял тебя за плечи, и ты сказала:

– Как-то это фамильярно у тебя получается.

Ты рассказала мне о том, что твоя мама написала мне письмо. Расстались мы как-то отрывисто и странно.

Встреча восемьдесят седьмая

Консьержка сказала:

– Какие у вас, барышня, руки красивые.

– А я бы на земле работать хотела.

Я принес портрет, который странно понравился. Здорово, детка моя, с твоей стороны любить спокойные и серьезные вещи.

Мать твоя убеждала меня видеть тебя, в интересах твоего здоровья, только два часа в неделю. Я скрылся в хорошо у меня выходящую немецкую тупоголовость: мол, в интересах ее спокойствия, нужно ей поддакивать во всем. Решили с тобой мне приходить в три часа и жульничать до шести. Потом ты писала письмо и спрашивала у меня, как нужно писать: "ученица" или "учиница", и так мила была, прилежно качая головой в такт письму, что я подошел сзади к твоему креслу и положил свои руки тебе на плечи. Так я стоял довольно долго.

– Сядьте…

– Если я буду стоять, так запомню на всю жизнь, отойду – забуду.

Мама пела романсы, а я гладил тебя, сидя на ручке кресла, по шелковой щеке и по намасленным волосам и так любил тебя, что сам удивлялся – и еще больше потому, что ты, вместо того, чтобы многозначительно молчать, по-детски болтала, показывая мне китайские кисточки. Так что я вместо двух часов сидел шесть, и мать твоя разочарованно сказала:

– Смотрите же, а то наша дружба врозь.

Потом я провожал тебя под дождем все дальше и дальше, так до самого Данфер Рошро дошли. Ты сказала одну вещь, которая меня страшно огорчила, что тебе кажется, что я не сильный. Хотя ты прекрасно знаешь, что я страшно горжусь тем, что выбрасываю 4 пуда 10 фунтов. Ты, может быть, больше меня любишь, думая что я обманщик, но это лишает меня веры в себя.

Встреча восемьдесят девятая

Мои часы отстали, и я опоздал. Ты слегка посердилась, но я так страшно любил тебя в тот вечер, что ты простила меня очень скоро. Ты дала мне письмо, в котором говорилось, что все поставлено на серьезную, серьезную ногу, отчего я громко захохотал, читая это под фонарем, так что было очаровательно просто. Около аптеки я смотрел на горящий автомобиль и вспоминал, как ты сказала мне там: "А как я любила вас на этой же уличке" – в убийственном passé défini[192]. И мне вдруг стало казаться, что, может быть, когда-нибудь мы даже поцелуемся, потому что ведь так кажется, что все серьезно пошло, что это должно когда-нибудь само собой выйти.

Встреча девяностая

Меня страшно обрадовало, что, несмотря на то, что я написал уже 60 писем, они тебе приятны и теперь или, может быть, вдруг стали приятны, и ты сама написала об этом.