Перехваченные письма. Роман-коллаж

Мне стало все ясно и легко, и явилось желание как бы отблагодарить. Я ушла с кладбища искать цветы, мне хотелось найти хризантемы. И все время у меня было ясное ощущение, что рядом со мной, держа крепко мою левую руку, ходит Дина, улыбается бледной, но спокойной, довольной, доброй улыбкой и, прижимая мою руку все сильнее к своей, говорит: "Не надо цветов, лучше масла и яблок для детишек, масла для детишек". Я долго ходила по пустынным улицам Плесси, разговаривая с голосом Дины. "Ведь, я потому не покупаю масла, объясняла я ей, что не нахожу, а не потому, что мне денег жалко". Пообещав найти масло и привезти в Плесси при первом случае, я все же отправилась искать хризантемы. Она весело и доверчиво шла рядом со мною. Я возвратилась с цветами на могилу, но сосредоточиться больше не смогла и так и рассталась с нею, как-то потеряла ее…

Около двенадцати я была у автобуса. Ни о чем другом, как о происшедшем со мною, думать, не могла. Она мне сказала, что не люблю я его, и просила ухаживать за ним. И мне стало ясно, это правда, конечно, я не люблю его. Его интересы да и он сам как человек мне очень близки. Я ему очень нужна, да и может быть, что и он мне нужен. Это мне казалось любовью. Я, видно, старухою буду, а все еще останусь наивной.

* * *

Он был, оставил бурю, и я завыла в ответ на четырех исписанных для него страницах. Я не должна была ему признаваться, что говорила с Диной. Мне тяжело теперь с ним быть и разговаривать.

Он хочет быть сильным, предпочитает говорить и петь хвалы аскетизму. Притворяется ли он, обманывает ли себя, хочет ли обмануть других, или только меня? Или он действительно живет во сне и не отдает себе в том отчета?

Мне тяжело, очень тяжело, неужели начну страдать за него. Из-за этого страдания ночью не спала. Не помню себя такою. Неужели имели на меня такое огромное влияние мои воспоминания пережитого на гробу Дины? Или борьба, чтобы скрывать от него мои чувства и переживания?

* * *

Я вчера рассказывала о моей поездке в Яссы, Черновицы, и затем в Букарешты. Я говорила долго обо всем, не останавливаясь, наконец, после полуночи, мы разошлись. Мне снилось, что я продолжаю ходить, действовать около него, нам обоим очень хорошо, тепло, как будто мы как-то высказались, и никто из нас не удивлен и не поражен. У нас гости. Какие-то француженки. Николай идет к T.S.F., повертывает кнопку и в то же время он касается спинки кресла, в котором я сижу, и спрашивает меня по-русски, как если бы спросил бы меня, приносили ли молоко: «Значит ты меня действительно любишь?» Я отворачиваю голову, чтобы не видеть его счастливой улыбки, и отвечаю: «А ты в этом сомневался?»

* * *

Вчера он читал мне свои стихи. Сколько величия, творчества и музыкальности души ощущала я в них, его слушая. Он говорит, что стихи Поплавского лучше его, нет, он это говорит по скромности или же сам не сознает, до чего глубоко трогательна его поэзия. От нее веет здоровым стремлением к чему-то, в ней чувствуется дух здорового нормального человека, в то время как от Поплавского веет смертью.

Я чувствую, у него легко теперь на душе, а отдает ли он себе отчет, почему это? Почему мы остаемся сидеть и говорить до двенадцати и часу, не замечая времени? Или он где-то далеко, он действительно поднимается на небо вместо того, чтобы видеть мою близость, чтобы чувствовать, как вся душа моя его целует?

Я его вчера любила, вчера, но завтра при встрече не буду его любить, нет, буду другом, другом Бети…

* * *

Мои прекрасные птенцы, Степушка и Бобуник. Как скоро и как прочно сумели вы завоевать себе такое место в сердце моем и во всем моем существе. Мои дорогие, я молю о вас днем и ночью, чтобы Господь Бог сохранил вас здоровыми и вселил в вас все то, что поможет вам бороться с жизненными препятствиями.

Я люблю Бобика, но его любить – это просто. Зато Степан, а его я еще сильнее люблю… Мне кажется, скоро найду подход и к его маленькой но уже столь сложной душе. Я чувствую, что только мягкостью и всей своей любовью я найду эту дорогу. Но в то же время спрашиваю себя, не изменяю ли этим Бете. Она их дала мне потому, что я с ними, ей казалось, так же строга была, как и она. Если бы она издали видела б, как мягка я сейчас со Степаном, не болела бы ее душа? Я думаю о том, что Степана она, наверно, не найдет, когда вернется, но имела ли она его прежде? Она его звала к себе молитвами, но это средство ей остается. А, может быть, она до того изменится, что это не будет больше иметь значения?

Как странно, думая о моих отношениях к детям, я задаю себе вопрос, не изменяю ли Бете, а любя и ухаживая за Николаем, – остаюсь ли я ей верна? Но ведь с этого вопроса я начала все наши отношения. Я Николая не хочу переделать, но продолжать ему давать то, что давали Дина и затем Бетя, и часто себя только о том спрашиваю, смогу ли? Достаточно ли я богата в моральном отношении?