Перехватчики

— Вы командир звена, — тихо сказал Молотков и поправил галстук на моей груди. — И должны служить примером для летчиков звена. Вы это знаете не хуже меня.

— Да, я это знаю, — сказал я. — Я знаю, что заслужил наказание.

— Какое?

— Это как вы решите. Я готов его нести.

— Ну, а как считаете вы, командир звена? Как бы вы, например, поступили на моем месте?

Командир разговаривал со мной как равный с равным и ни на одну ноту не повысил голос.

В самом деле, как бы я поступил с нарушителем летной дисциплины, с тем, кто перелетел отведенный полку рубеж перехвата, вторгся в чужое воздушное пространство, где, возможно, проходит одна из многочисленных воздушных трасс гражданского аэрофлота?

— Я отстранил бы его от полетов, — сказал я, посмотрев командиру в ясные, чистые, как хрусталь, глаза. В глубине их можно было заметить теплые искорки. — На время, конечно.

Полные, яркие губы Молоткова тронула едва приметная улыбка. Но она уже не имела ничего общего с той вымученной улыбкой, которую я видел на его лице минуту назад.

Он снова сел за стол и все думал о чем-то, нахмурив свой высокий лоб. Лицо его казалось усталым.

— Ладно, Простин, идите, — наконец сказал он и махнул рукой.

Как? Он хочет ограничиться только этим разговором? Я не двигался с места.

— Вы слышали, старший лейтенант? — в голосе командира появились нетерпеливые нотки. Может быть, он снова вспомнил посадку майора Истомина. Впрочем, он и не забывал о ней.

— Есть, идти, — я приложил руку к козырьку, четко повернулся на каблуках и вышел. Всю дорогу до дому мне казалось, что я вот-вот услышу свою фамилию — полковник вернет меня и наложит дисциплинарное взыскание.

Дома Люся спросила:

— Чему ты все улыбаешься про себя? Нет, я серьезно, ну скажи же!

Я посмотрел Люсе в лицо.

— Ты знаешь, я сегодня пролетал над твоим городом.

Люся подбежала ко мне. В ее раскосых глазах я увидел самую настоящую зависть.

— Это верно? Какой он стал? Ты видел мой дом? Может быть, даже и маму с папой? Лешка, милый, как хочется поехать туда с тобой и дочкой!

— Поедем, обязательно поедем.

— Когда, Лешка?

— Ближе к осени.

— Это значит ждать целое лето? А раньше нельзя?

— Что поделаешь! Мы должны пройти программу переучивания.

СДЕЛАН ЕЩЕ ОДИН ШАГ

Я вылез из самолета и содрал с головы намокший потом шлемофон. В ушах от длительного полета слегка шумело, а ноги, только что лежавшие на педалях, никак не хотели твердо стоять на земле. Меня покачивало, и со стороны, наверно, было похоже, что я под хмельком. Впрочем, так оно и было. Я только что закончил последний полет из программы переучивания и чувствовал себя от радости немножко пьяным. Теперь в моей летной книжке запишут: «Подготовлен к боевым действиям днем и ночью в простых метеорологических условиях».

В конце посадочной полосы несколько в стороне валялись в траве техники. Они ждали самолеты, находившиеся в воздухе, и не обращали внимания на то, что их не касалось. Видно, им уже изрядно все надоело. Завидев меня, один из техников вскочил на ноги, подал команду «Смирно» и, сделав под козырек, доложил:

— Товарищ старший лейтенант, изучаем СБТС. Разрешите продолжать? Докладывает младший техник-лейтенант Свистунов.

«А был лейтенантом», — мелькнуло в моей голове. Одну звездочку с него сняли за отвертку, которую он оставил в кабине шатуновского самолета. Тогда это чуть не стоило летчику жизни.

Свистунов дурашливо надул по-детски розовые щеки. Лежавшие на траве техники вытянулись — это должно было обозначать «стойку смирно».

— Хорошо. Продолжайте, — я вошел в роль. — СБТС — что это такое?

— Сплошной банчек технического состава.

Техники, как по команде, загоготали. И тут же рассказали мне, что однажды доложили так же какому-то генералу. Он, не желая выглядеть профаном, не стал требовать уточнений. Может быть, все это было и анекдотом.

— Ну, мой командир, снова за боевой курс? — послышался сзади громкий торжествующий голос Лобанова. Он тоже только что вернулся из полета — даже вмятинки от маски на носу еще не прошли — и тоже должен был заняться подготовкой к боевым действиям днем и ночью в сложных метеорологических условиях. — Что ж, поздравляю.

— А я тебя.

Мы пожали друг другу руки и, неуклюже обнявшись, отошли в сторонку. Как будто никогда и не было между нами вражды. Легли на траву голова к голове.

Да и можно ли было считать враждой какие-то мелкие разногласия? Нас связывала военная служба. А это была самая крепкая связь.

Лобанов достал трубку Кобадзе.

Из-за высоких метелок травы нам не было видно взлетной полосы. Мы слышали только свистящий рокот турбин и видели взмывающие самолеты. Казалось, их выстреливали в небо из огромного арбалета.

— Эх, знал бы старик, — он вздохнул, — на каких машинах мы теперь летаем.

Я промолчал. «Кобадзе нет в строю, — думал я, глядя на скульптурное лицо Николая, на то, как он сосредоточенно раскуривал «Мефистофеля», — но он все равно с нами. Мы мысленно обращаемся к нему в трудные минуты, и он помогает находить верные решения. Как бы ом обрадовался сейчас нашим успехам!»