Перекрёстки

Ева. Ну, неправда! Мы говорили тост перед первым бокалом. А сейчас последний. Нужно что-то сказать.

Лев. Хорошо. Мне говорить? Выпьем за нас и за перекрёстки, что соединяют.

Ева. Ну, нет! Я предлагаю выпить за другое.

Лев. За что?

Ева. Я хочу выпить за то, что бы каждый человек был на своём месте со своими людьми и занимался своим делом.

Лев. Ну, хорошо. Давай, выпьем за это.

Ева. И пусть в эту ночь это случится.

Молодые чокаются и выпивают до дна.

Ева. Ладно, вызывай такси.

Лев. Не надо никакого такси.

Ева. У тебя своя машина?

Лев. Нет, я живу здесь неподалёку.

Ева. Да? Где?

Лев. (Указывает пальцем вверх.) Там.

Ева. (Смотрит в небо.) Ты ангел, упавший с небес?

Лев. Нет, я живу на втором этаже, над кофейней.

Оба смеются и заходят за угол "Живоглота".

Через время в левом окне на втором этаже загорается свет. Лев проводит Еву в квартиру.

Лев. Вот, мои хоромы!

Ева. Ты здесь живёшь? Слушай, а уютно здесь у тебя. Своя или снимаешь?

Лев. Снимаю. Ты садись. Сейчас накрою на стол.

Ева садится за стол. Лев достаёт вино и тарелку с сырной нарезкой.

Ева. Боже! (Прикрывает нос.) Эти твои благородные сыры пахнут совсем не благородно.

Лев. Знаешь, в этом мире много вещей, которые в сущности своей не те, какими кажутся на первый взгляд. Вонючие сыры могут оказаться деликатесом. А в задрипанной однушке может жить вполне богатый человек.

Ева. (Отпивает вина.) Если только он богат душой. Тогда да, вполне может жить в задрипанной однушке.

Лев. Ну, не соглашусь! Не всем нужны хоромы. Кому-то достаточно простой квартирки недалеко от работы, где рядом есть парикмахерские, магазины, рестораны, кинотеатр.

Ева. И всё же здесь дело больше в аскетизме, а не в удобстве. Ведь, согласись, просторная ванна удобнее маленькой. Мне кажется, если богатый человек и выбирает себе такую квартиру, как у тебя — без обид, мне нравится твоя квартира — это говорит больше о его мудрости: он понимает, что предел удовольствий в жизни конечен и ограничивает себя, чтобы…

Лев. Не пресытиться жизнью.

Ева. Именно.

Лев. И у него есть возможность снять любую красотку, но он выбирает скрыть факт богатства, чтобы найти ту самую, не меркантильную.

Ева. Или! Как это чаще бывает, он скрывает факт богатства, чтобы…

Лев. Чтобы?..

Ева. Проверить, чего он стоит. Он не чувствует себя полноценным мужчиной, покупая женщину, и хочет убедиться, может ли он добиться её без денег.

Лев. Ты невысокого мнения о мужчинах.

Ева. Нет, я прекрасно отношусь к мужчинам. Я люблю мужчин. Просто я понимаю, что, как сильно не влюбись человек в другого человека, а всё равно больше всего на свете он будет любить себя.

Лев. Неправда.

Ева. Думаешь?

Лев. Я говорю это по собственному опыту. Я умею любить женщину больше, чем себя.

Ева. Да? (Поднимает бокал.) Просто выпьем или скажем тост?

Лев. Ты у нас решаешь.

Ева. Думаю, пришло время поднять твой тост за нас.

Лев. Правда?

Ева. Да! Мне всё больше кажется, что я нашла того, кого искала. Ты такой… Такой…

Свет в квартире Льва приглушается.

Картина пятая

Свет в квартире Платона прибавляется.

Теодора Теодоровна. Бездарный. Это самый бездарный текст, какой я читала. А читать мне, уж поверьте, доводилось много чего. Нет, ну, "сонно-вздыхающих гусей" и "младенца, вылупляющегося из зияющей чёрной дыры" это я ещё могу понять: ну, молодой, мало читал, нет чувства стиля, вкуса — но что это скажите мне: "Эта глава самая маленькая в романе, потому что в ней сущности ничего не происходит. Герои просто пьют кофе и общаются. Поэтому, перейдём к следующей главе". Что за хрень, извините меня? Зачем тогда нужна эта глава?

Платон стоит у окна и смотрит на Космонавта в гамаке.

Платон. Ну, нужно как-то подгонять объём! Нельзя всю книгу завалить картинками. Это уже будет не роман, а комикс какой-то. Да и художники нынче дерут немало!

Теодора Теодоровна. Послушайте, ну, если тема так проста и мала, что не укладывается в объём романной формы, зачем тогда вообще писать роман? Ну, напишите рассказ!

Платон. Рассказы нынче не читают.

Теодора Теодоровна. Ах, ну, да! Двадцать первый век — эра бесконечных сериалов. Киношная мода переходит на литературу. До чего развились: строим ракеты, летаем в космос — а в культурном плане возвращаемся к толстым романам девятнадцатого века, где автор жуёт одну пресловутую тему, как жвачку, на протяжении шестисот страниц, пока она не теряет вкус и полностью не растворяется во рту.

Платон. Значит, по-вашему, Диккенс, Бальзак, Толстой — это графоманы, жующие жвачку?