Перекрестки

– В этих туфлях ты натрешь ноги.

– Так красиво, я пойду босиком.

Под тротуаром на Мейпл-авеню еще таилась зима – разительный контраст с теплым солнцем. Она и забыла, когда в последний раз ходила босой. Той восьмилетней девочке, которой она была, теперь восемнадцать, а когда-то будет и восемьдесят. Чувства-воспоминания о весне подтверждали откровение, явившееся ей в церкви: время – иллюзия.

– Это случилось снова, – сказала она Таннеру. – Что было на Рождество, случилось снова, когда мы пели “Славьте”. Я видела Бога.

– Ты… правда? Вот это да.

– Странно, что вчера все было совершенно иначе. Вчера я была мертва, сегодня я ожила. Вчера я понятия не имела, что делать, сегодня вижу ясно.

– Ты о чем?

Она вкратце пересказала ему разговор с Гигом. Щадя чувства Таннера, умолчала о том, как Гиг о нем отозвался, но Таннер все равно разозлился. Бекки знала, что Лора частенько на него кричала, но Таннер на ее памяти разозлился один-единственный раз, когда из-за Квинси группа опоздала на концерт в Чикаго.

– Какого черта? Он звонил тебе домой? Тайком от меня?

– Так это не ты дал ему мой номер?

– Я? Ему? Еще не хватало. Если ему есть о чем со мной поговорить, пусть со мной и говорит. Ты ему это сказала? Сказала, чтобы говорил со мной, а не с тобой?

– Я всего лишь взяла трубку.

– Как же меня это достало. Он, конечно, агент хороший, но полный мудак. Он к тебе пристает с самого первого дня. Подумать только – позвонить тебе тайком от меня!

И вспышка Таннера, и его решительность обрадовали Бекки.

– По-моему, он думал, – ответила она, – что это я подбила тебя поехать в Европу.

– Я уже объяснил ему, зачем еду. И сказал, что, если его это не устраивает, я найду себе другого агента.

– Да, но дело вот в чем… Дело вот в чем. Может, нам не стоит ехать?

Он остановился как вкопанный.

– Ты не хочешь ехать?

– Нет, хочу, но… это все суета. Вчера я этого не понимала, а сейчас понимаю. Я хочу как лучше тебе, а не мне. А Гиг говорит, лучше не ехать.

– Разумеется, говорит. Его же волнуют только деньги, а если я уеду в Европу, он не получит свою долю.

– А вдруг он прав? Вдруг это ошибка?

– Он ни фига не знает о тамошней музыкальной сцене. Он так и сказал: “Я ни фига о ней не знаю”.

– Зато о здешней знает. И если ты хочешь контракт с лейблом, хочешь прославиться, может, стоит прислушаться к Гигу?

Таннер уставился на нее.

– Что он тебе наговорил?

– То, что я тебе сказала.

– Я думал, мы оба хотим поехать в Европу. Дело же не только в музыке… я думал, мы хотим побывать там вдвоем.

– Да, я этого хочу. Но… может, не этим летом?

– Бекки! Разве ты не хочешь быть со мной?

В его глазах стояли слезы. Увидев их, Бекки захотела быть с ним.

– Хочу, конечно. Я люблю тебя.

– Тогда к черту Гига. Поехали в Европу.

– Но милый…

– Ошибка, не ошибка – какая разница? Я хочу быть с тобой и праздновать жизнь музыкой. Пока я с тобой… Бекки. Пока я с тобой, ошибок быть не может.

На другой стороне улицы, во дворе, испещренном пучками зеленой травы, завели газонокосилку. Та кашлянула, с шумом извергла облако сизого дыма. Теплело с каждой минутой, до дома рукой подать. Увидев слезы в глазах Таннера, услышав, как он внезапно высказал ту самую мысль, которая пришла к ней в церкви – что главное в жизни любовь и поклонение Богу, – Бекки почувствовала, что тело ее сейчас взмоет в небо. Она взяла Таннера за руку, прижала его ладонь к своему бедру.

– Идем ко мне.

Он понял, что она имеет в виду.

– Сейчас?

– Да, сейчас. Я готова как никогда.

– У меня репетиция в половину второго.

– Ты же солист, – ответила Бекки. – Позвони и отмени.