Перекрестки

В начале сентября в Риме, в квартире, где они ночевали, они познакомились с парочкой из Германии, парнем и девушкой, двадцати с небольшим, направлявшейся на ферму в Тоскане, которая принадлежала отцу девушки, и Бекки ухватилась за приглашение поехать с ними, хотя формально немцы пригласили Таннера, а не ее, когда услышали, как он играет. Как Бекки ни напрашивалась на приглашение, как ни притворялась, что всю жизнь мечтала побывать в Тоскане, как непритворно ни восторгалась рассказами о ферме, парочка ничего этого не заметила, и в этом заключалась ирония судьбы, потому что Таннеру интереснее были люди, а не места, и Рим не вызывал у него раздражения. Это Бекки не терпелось уехать. В Риме стоял удушливый зной, в квартире, где они ночевали, просторной и удачно расположенной, окнами на Камподеи-Фьори, почти не было мебели – комната за комнатой с белесым от солнца паркетом, но ни стола, ни стула. Бекки с Таннером спали в углу комнаты, некогда явно служившей бальным залом, возле открытого окна, в которое доносилась вонь гнилых овощей. В противоположном углу разместилась неприветливая юная пара, видимо, откуда-то из-за железного занавеса, расхаживавшая нагишом и шумно совокуплявшаяся на единственном в комнате предмете мебели, золоченой кушетке длиною в двенадцать футов. Гостеприимством Эдоардо, эльфообразного итальянца в обтягивающих белых брюках и мокасинах на босу ногу, пользовалось полдюжины других длинноволосых путешественников; сам Эдоардо занимал две комнаты за кухней, обставленные как положено. Бекки и Таннер познакомились с Эдоардо в переулке: Таннер пел и играл, Бекки сидела на тротуаре, писала в дорожном дневнике. Эдоардо бросил в гитарный чехол Таннера банкноту в пять тысяч лир и пригласил их переночевать; их не пришлось долго упрашивать. Накануне вечером под подушкой в своем крохотном гостиничном номере у вокзала они обнаружили скомканную салфетку с засохшими выделениями, которой утром там не было.

Фестиваль фолк-музыки в Риме проходил в последние дни августа, организаторы отклонили заявку Таннера на участие, однако сказали, что порой в последний момент появляется время для выступления. Ухватившись за эту надежду (и еще потому, что тетя Шерли особенно любила Рим, и потому что их европейские железнодорожные проездные вот-вот закончатся), они четыре дня назад приехали из Гейдельберга в Рим. В Гейдельберге, где Таннер выступал как официально приглашенный музыкант, правда, в одиннадцать утра и перед неблагодарной публикой, они питались бесплатно, спали в застеленных чистым бельем немецких кроватях и не обналичили ни один из дорожных чеков.

В Риме они пробавлялись tavola calda[69] и с трудом решались купить мороженое. Их окружали тысячи достопримечательностей, но единственное безопасное место для Бекки, пока Таннер играл на улице, было или возле него, или в раскаленной квартире без мебели: итальянцы не давали Бекки прохода. Эдо-ардо разрешил им оставаться у него сколько угодно, но спали они на паркете, на спальных мешках. И жизнь на ферме в Тоскане в компании двух уважающих чужую личную жизнь немцев показалась мечтой. Римский зной вымотал Бекки всю душу, сыграть на фестивале Таннеру так и не удалось, а до концерта под открытым небом в Париже, куда они намеревались добираться автостопом, нужно было как-то убить неделю: на концерте, о котором люди говорили все лето, должны были выступать The Who и Кантри Джо Макдональд. Еще у Бекки была задержка. Всего несколько дней, но у нее кончился гель (которым она не очень-то пользовалась, считая избыточным, а потому и не пополнила запас), и она боялась, что дело серьезнее, чем она полагала.

Ночной перелет из Чикаго в Амстердам, холодные датские ливни, теплый прием, который Таннеру оказали в Орхусе, теперь превратились в воспоминания столь далекие, точно все это происходило с кем-то другим. Судя по галочкам в ее дневнике, они с Таннером три раза занимались любовью в Орхусе и еще сорок шесть раз после. Каждый день, любовалась ли она подсолнухами Ван Гога или тусовалась с американскими музыкантами, участвовала ли в пикнике на зеленых альпийских склонах или досадовала на душ, заливавший пол, поскольку в ванной не было ни порожка, ни занавески, она снова и снова радовалась, что очутилась в Европе, но каждую ночь ее охватывала горечь, от которой ее спасали только любовь и близость с Таннером.