Перекрёстки Эгредеума

И седовласый юноша, заточённый на вершине чёрной башни в сердце раскалённой пустыни, — как долго он томится там? Чудовищно исхудавший, в лохмотьях, с погасшим взглядом бесцветных очей, почти ослепших от непроглядного мрака, уже не чувствующий ни ледяных порывов ветра, врывающихся с изнанки мироздания сквозь незримые прорехи каменных стен, ни безумного жара безжалостных в своей прямоте солнечных лучей, под которыми непрестанно плавится его темница. Годы, десятилетия — или только миг, растянувшийся вечностью? Из его памяти почти изгладились холмы и озёра, шёпот океана и тихие песни меж островерхих шатров. Но горят в темноте перед взором неугасимым огнём большие изжелта-зелёные глаза, распахнутые в предсмертном ужасе, и стоит в ушах пронзительный крик младенца.

— Нужно было убить его и принести мой меч, нужно было послушать вождя, — насмешливо шепчет в голове бархатный голос. — Всё просто, Эйкундайо. Тогда ты не оказался бы здесь. Тогда можно было бы избежать многих страданий и боли — не только твоей.

Этот шёпот, сводящий с ума… Эта чёрная фигура, чей плащ мерцает красными знаками в кромешной тьме…

Как долго это будет продолжаться?

Как долго сможет он сопротивляться этой чудовищной силе, разрывающей изнутри его мозг острыми когтями, взрезающей ноющее сердце, выворачивающей наизнанку и опустошающей его душу? Как долго он останется собой, прежде чем станет только тенью, серым призраком, лишённым воли, слепо исполняющим любые приказы этой чёрной фигуры, погубившей его сородичей?

И, когда его здесь уже не будет, когда он станет быстрее вихря и, прельщённый королевским троном, получит ключ от пересекающихся пространств и времён, другой юноша окажется в этой же башне: растерянный, напуганный, едва живой. Он будет спасён от смерти — лишь для того, чтобы познать нечто более ужасное.

Когда его не будет? В этой башне? Но любые промежутки времени — иллюзорны, а любые пространственные границы — условны. Если он находится здесь сейчас, он останется здесь навечно. Все башни — как одна, всё время — в бесконечности, а бесконечность свёрнута в абсолютной нулевой точке…

Всё — в Одном…

* * *

А потом на экране снов без предупреждения включили очередной научно-популярный фильм то ли про космическую одиссею, то ли про древнюю цивилизацию. Один сюжет незаметно сплетался с другим, и кадры, наслаиваясь друг на друга, менялись без чёткой последовательности под гипнотизирующие ритмы восточного танца. Разноцветные потоки света, прячущие в своём сердце что-то невидимое и чудовищное, кружились в умопомрачительной пляске, вычерчивая странные узоры. Линии и знаки — те самые, что отпечатывались на чёрных камнях какого-то циклопического сооружения, украшая своды уходящего во тьму нефа, массивные колонны которого тонули в студенистом тумане. Те самые, что тонкой красной нитью вплетались в чёрную ткань зловещего плаща.

Знаки, похожие на буквы неизвестного языка, горели на стенах и колоннах, а из их пламени тонкими струйками дыма вылетали полупрозрачные существа: дрожащие, уплотняющиеся, постепенно принимающие антропоморфные обличья.

Внезапно чарующая картина исказилась чёрной вспышкой умопомрачительного скрежета, и знаки жутко завыли, темнея и рассыпаясь в прах, а небо, расколотое уродливым звуком, как молнией, облачилось в гибельную мантию кровавых облаков. И, словно в насмешку над дивным космическим танцем, тонущий в чёрно-красных огнях мир продолжал безмолвно биться в конвульсии под искорёженные неправильные ритмы боевых барабанов и оглушительное монотонное гудение, а Мария Станиславовна никак не могла сбросить с себя тяжёлые оковы этого удушающего сна, каменной плитой сдавившего грудь.

Да, теперь она осознавала, что это всего лишь сон. Но легче не становилось: она была совершенно бессильна.

«Только бы это закончилось», — думалось ей. Даже пробуждение в серой реальности — и то лучше этого ада.

— Разве? — беззвучным шёпотом проскользнула чужая мысль, и Мария Станиславовна поняла, что больше не спит. — Этому не будет конца. Это только начало.

Перед закрытыми глазами разверзлась абсолютная чёрная тьма, а внешний мир за её пределами пугающе покачнулся. У ординатора закружилась голова, и она почувствовала, что проваливается в пустоту. От неожиданности она вздрогнула — тьма была непроницаемой, без малейшего просвета, без привычно мельтешащих фрагментарных видений перед внутренним взором, без раздражающих вспышек образов воспоминаний, — ей хотелось тут же открыть глаза, удостовериться, что окружающий мир по-прежнему на месте, но вместо этого она лишь сильнее зажмурилась. Тьма была всеобъемлющей и всепоглощающей, но что-то было в ней притягательное, манящее…

Первозданная Бездна беззвёздного космоса, Предвечная Тьма вне времени и пространства. Небытие.

— Небытия вовсе нет, — шёпот стал отчётливым и зловещим, — только непрестанный ужас всезнающего бессилия. Если ты надеешься, что сознание растворится во тьме, из которой столь жестоко было исторгнуто… это зря.