Перекресток пропавших без вести

Сарафанное радио работало безотказно. Расставшиеся друзья, пожилые родители, одинокие старики, безутешные близкие, коллекционеры забытых пленок – работы становилось все больше. Мы стали отдавать предпочтение сложным случаям – черные пятна, передержанная экспозиция, проступающие из темноты силуэты и – наша гордость – снимки, сделанные один поверх другого. Для них мы разработали специальную систему мигающих в полумраке ламп, вращающихся зеркал, теней, скользящих одна сквозь другую. Эти задачи были самыми трудными. В таком снимке жест расслаивался, дробился, возвращался. Кивок Джо был улыбкой Жирафа был моим вдохом был смехом Жеки был разбившейся вдребезги чашкой был вспыхнувшим фонарем был плотным облаком был отражением света из невидимого источника. Все это требовало тщательной подготовки.

Однажды мы решили развеяться, устроить праздник – только для нас самих. Мы установили наши лампы и зеркала. Поставили на стол вино и угощение. Никаких специальных костюмов, мы – это мы, и только. Джо зазвенел в колокольчик. Жека дожевывала шоколадку. На счет три – она подбросила в воздух петарду, та зашипела, потом раздался сильный хлопок, и на нас, кружась, посыпались конфетти: обрывки мишуры, обрезки цветной бумаги, осколки оконных стекол, капли дождя, пепел, снег, сухие листья. При проявке оказалось, что-то пошло не так: одно белое проступало сквозь другое, никого из нас не было видно.

Мы догадываемся, что произошло.

Колесо обозрения

Никто ведь так и не узнал, когда именно он пропал. Никто и не сообщил об этом. Жизнь сомкнулась над этим его исчезновением, и не ощущалось нигде пустоты, ничто не бросалось в глаза, не нарушало ход событий. Пустота образовалась уже потом, из фрагментов – отсутствие случайных встреч, длинные гудки в телефонной трубке, и, наконец, был тот день, когда я увидел объявление – в городском парке работает новое колесо обозрения. Оно еще больше прежнего, стоявшего точно на этом месте, – такое огромное, что оттуда видно, как текущая под городскими мостами медленная река касается моря, раздвигая песок; и как изгибается линия горизонта, которую на такой высоте уже не выпрямить ни человеческим взглядом, ни навалившимся небом. Это была новость специально для нас с ним, что там ни говори. «Представляешь…» – я обернулся к нему, и, конечно, никого не увидел, но дело было не в этом. Я вдруг понял, что всегда, когда думал о нем, ощущал его присутствие – к нему словно шел прозрачный провод, скоростной туннель. Этот туннель был бесконечным и всегда приводил к нему. Но в этот раз вместо него там стояла темнота, и, когда я увидел ее, она устремилась ко мне через этот открывшийся проход, как войско, врывающееся в осажденный город через пробитую в стене брешь; как кулак, вонзающийся в живот не ожидающего атаки Гудини. Его не было.

И тогда до меня стали доходить новости. Вернее, рассказы общих приятелей, случайных знакомых – новостями это назвать уже было нельзя, прошло довольно много времени. Мол, ты же знаешь эти его чудачества: уехать в какую-нибудь тмутаракань; телефон, конечно, оставить дома в ящике стола; впрочем, жест этот чисто символический, потому что туда, куда он уезжал, дозвониться все равно было нельзя – «абонент недоступен». Вот как эти слова в трубке звучали, он и останавливался, вылезал из попутки, сходил с поезда в этой своей дурацкой панамке с пуговицами. И в этот раз он так уехал и шел себе, а там то ли лавина сошла, то ли река разлилась, то ли выстрел случайный.

* * *

Мы познакомились на высоте ровно пятидесяти метров над уровнем земли. Тем летом в городском парке установили колесо обозрения. Я прочитал об этом в газете и на следующее утро поехал туда. На отпечатанном расплывшейся фиолетовой краской билете колесо называлось «аттракцион Солнышко», но, пожалуй, это название подходило ему меньше всего. Четыре лестничных пролета приводили на деревянную платформу. В вышине что-то мерно стучало, лязгала железная цепь. Колесо было таким огромным, что его не получалось охватить взглядом. Я стоял и смотрел, как к платформе спускаются кабинки. Они были синими. Правда, краска на них была неровной, бугристой, и под ней проступали пятна ржавчины. Я понял, что колесо не было новым и где-то долго крутилось до того, как его привезли в наш город. Когда подошла моя очередь, я уже не мог сдерживаться, не мог спокойно идти к кабинкам. Я хотел побежать по платформе, вскочить в открытую для меня смотрителем дверцу, но что-то задержало меня, какое-то несоответствие. Я хотел бежать так быстро, как только смогу, оказаться в кабинке, оторваться от земли, набирать высоту. Но эта моя будущая скорость разбивалась о размеренность движения колеса – как бы ни учащалось мое дыхание, как ни представлял я себя уже там, на самом верху, синие кабинки надвигались и удалялись, не замедлив и не ускорив ход. Я зажмурился и шагнул внутрь. Не успел я осмотреться, платформа исчезла из виду. Мое тело не было к этому готово, ступни инстинктивно вжались в пол, но подо мной теперь были только подрагивающий металл и воздух.