Перекресток утопий

Я уже говорил, что «Сказка о Тройке» не прошла для авторов даром. На долгие годы за Стругацкими закрепилась репутация неблагонадежных. Предвзятое мнение всячески раздувалось и поддерживалось, и его не могли поколебать даже международные успехи Стругацких. За рубежом в них, кстати, видели прежде всего советских авторов. Искусствоведы в штатском не стеснялись в выражениях.

«Две фантастические повести „настрогали“ и братья Борис и Аркадий Стругацкие… Если в первой части повести братья Стругацкие „строгали“ еще рубанком, то во второй, поплевав на ладони, стали тесать еще зазубренным топором».

(И.Краснобрыжий, неизвестно кто, 1969 г.)

Но все же времена уже были не булгаковские — замолчать Стругацких не удалось, подорвать читательскую любовь к ним тоже. В отличие от Булгакова авторам удалось дожить до того дня, когда гонимая некогда повесть была напечатана — в молодежном журнале «Смена» с полуторамиллионным тиражом. (Тираж «Ангары», между прочим, был всего 3000 экземпляров). А вот дожить до выхода хотя бы первого тома собрания сочинений у себя на родине Аркадию Стругацкому не довелось.

Конечно, умные люди сделали бы вид, что сказка написана вовсе не про них, и сперва бы заявили, что КПСС в целом и Иркутский обком в частности тоже против бюрократизма и именно партия возглавляет эту борьбу. (Могла ли тогда партия чего-либо не возглавлять?) Но умные — когда они и попадались в идеологических отделах — тщательно это скрывали. Составители докладной не стали утруждать себя обходными маневрами. Нет, пару фраз в духе обязательной демагогии тех лет они все-таки написали («записки» сейчас опубликованы):

«Авторы придали злу самодовлеющий характер, отделили недостатки от прогрессивных общественных сил, успешно (конечно же! — В.Р.) преодолевающих их. В результате частное и преходящее зло приобрело всеобщность, вечность, фатальную неизбежность. Повесть стала пасквилем».

А дальше пошло без церемоний: «идейно ущербная», «антинародна и аполитична», «глумятся», «охаивание», «Прячась за складки пышной мантии фантастики, авторы представляют советский народ, утратившим коммунистические идеалы»… Если уж говорить серьезно, то самые резкие сатирические выпады в «Тройке…» рождены, разумеется, не шизофреническим стремлением «охаять» и «очернить», словечками-кастетами, смастеренными в тиши парткабинетов для борьбы нашей родной партии с нашей (и ее) родной интеллигенцией, а самыми положительными намерениями, болью за родную страну.

Я думаю, даже знаю, что иные из «докладных записок», к счастью, составлялись достаточно формально, как обязательный отклик на «сигналы» «писательской общественности», и благополучно укладывались под сукно. Но не меньше было и «указов прямого действия», за их появлением следовали выговоры, снятия и исключения… И те, и другие служили, с позволения сказать, правовой базой для идеологических экзекуций. Иногда — в непосредственной форме, например, путем снятия стружки с главных редакторов — грубой плотницкой операции, регулярно и публично проводившихся в кабинетах на Старой площади. Иногда — подспудно, ведь документы не обнародовались. И часто оставалось только гадать, почему книги вылетали из планов, почему запрещались и даже прерывались публикации в периодике, почему те или иные немилости обрушивались на головы авторов и издателей. Помню, Аркадий рассказывал мне, как, устав жить в обстановке открытого и скрытого недоброжелательства, он, может быть, с изрядной долей наивности, напросился на разговор к секретарю ЦК КПСС П.Н.Демичеву, был вежливо принят и внимательно выслушан.

«Аркадий Натанович, — было сказано ему, — ищите врагов пониже, в Центральном Комитете их нет».

Теперь, когда документы ЦК опубликованы, можно судить об искренности этих слов воочию. Да и тогда… Не помню уж точно, в каком году, где-то в 70-х, в Японии состоялся Всемирный конгресс фантастов, куда Стругацкие получили персональное приглашение. Не забудем, что Аркадий в совершенстве знал японский, он был офицером-переводчиком, участникам войны на Дальнем Востоке. Но поехал на конгресс «наш» человек, главный редактор популярно-технического журнала, не написавший в фантастике ни слова.