Перекрёсток миров (СИ)

  - Я знаю только, что порой надо положиться на интуицию и веру и делать то, что считаете правильным. Я вам расскажу одну историю. Много лет тому назад я работал у одного монаха, переписывал книги, а это трудное дело, если не умеешь читать. Он замерял размеры каждой буквы и смотрел на свет качество письма. Я был не один, со мной работали ещё пять человек, и если кто-то ошибался, то всех били палками. Неделями мы выводили буквы, с редкими перерывами на обед и ужин. Нас кормили гнилой рыбой и сушёными ягодами, с тех пор я даже в самые голодные годы не мог есть рыбу. Как-то, набравшись смелости, я спросил у монаха, что написано в этих книгах, он как раз доедал грудку жареной индейки и был в благодушном настроении. Сначала он разозлился, пихнул меня сапогом и велел убираться, говоря, что не моего ума это дело, но потом передумал и, сделав торжественное лицо, начал говорить, растягивая слова, как на проповеди. Я его голос надолго запомнил. Он говорил, что книги эти о добре и истине, о Боге и милосердии, а ещё, посмотрев на меня, он добавил, что главное в глазах Бога - это терпение, иже здесь терпящий получит милость в его царстве. Он смотрел на меня такими хитрыми и испытующими глазками, что я поспешил убраться. Я потом долго думал, и решил, что он прав, пока живо зло, что ни делай, всегда будут такие как этот монах, и бедность. Только мне терпения не хватило, убёг я, переоделся в его рясу и убёг, а рясу я снял с него, после того как свернул шею.

  В лесу раздался громкий стук, и деревья откликнулись звоном. Я очнулся и посмотрел в блестящие стариковские глаза.

  - Слышишь, дятел стучит? - спросил он меня, - счастливая птица, не дал ей Бог разума, делает своё дело и умирает, а мы с тобой знаем.

  - Что мы знаем, ничего мы не знаем.

  - Не кипятись, я тогда может, и не прав был, да что там говорить, точно не прав был, да только не жалею, а твой случай другой. Знай, на людском терпении зло жиреет, а ты можешь зло с божьей помощью погубить. Пусть я грешен, но так хоть дети будут жить счастливо.

  - Да откуда ты знаешь, может, дети будут в ответе за грехи отцов, умираем же мы от Адама.

  - Кто такой Адам? - удивлённо вскинул седые брови старик.

  - Не важно, ты не знаешь.

  - Не знаю, но ты подумай над моими словами, за всеми хлопотами забыл ты зачем здесь.

  На несколько минут воцарилось молчание. Отсветы огня плясали в рваной одежде старика, путаясь в длинной седой бороде. Ночные звуки проникли в неровный круг света, пугая неизвестностью, и искры срывались с красных раскалённых угольев, стремясь улететь высоко в чёрное небо, где им мигали древним светом небесные искры далёких миров.

  Вопросы, вопросы и никаких ответов, лишь домыслы, противоречащие сами себе. Нарушив тишину, прозвучал голос старика.

  - Послушайте, что я вам скажу.

  Он поднёс палку к костру, и, разворошив уголья, поднял столб ярких искр.

  - Народ сейчас словно просыпается, с древних времён небывало такого. Ваши похождения и победы, невиданное дело, отцы боятся, но растут дети, и растёт надежда.

  - Тем больше будет смертей, - выкрикнул я.

  - Значит, вам надо торопиться, - мягко возразил старик.

  - Люди поднимаются, и многие идут в леса, а демоны, потеряв ключи, уже не могут так просто их уничтожить. Зреет пламя, оно искрой таится в сердце и ждёт, чтобы полыхнуть.

  - Или сгореть.

  - Или зажечь пламя и пожар будут великим. Ты думаешь, а назад-то пути уже нет. Вот послушай.

  Старик морщинистой рукой откинул полу хламиды, и в свете костра появилась старая потёртая арфа. Руки старика перестали дрожать и пальцы твёрдо ударили по струнам, когда он заиграл. Мелодия разлилась по лесу, пробуждая далёкое эхо, и голос, ставший вдруг глубоким и певучим, обрёл неизведанную силу. Слова пластами ложились на сердце, воспевая свободу и борьбу, жизнь и волю, обволакивая всё существо неистребимой жаждой, что хотелось выть от тоски. Страсть зажигала кровь, и тут же переливы лесного ручья напоминали о далёком, почти невозможном счастье. Голос старика то соколом взлетал ввысь, то тихо ворковал голубкой, спрятавшейся в густых ветвях. Сладкая боль и желание исторгали слёзы из глаз, и даже Лана, взволнованно встала со своего места.

  Старик уже закончил играть, а мягкие переливы ещё щекотали сердце, отзываясь негой и истомой в его самых потаённых уголках. Но сила, и скрытая мужественность, тоска по забытой свободе и ласке чистого ветра, роняли семена на взволнованную душу.

  - Что это? - наконец произнёс я.

  - Это песня, и не я её сочинил, помни о людях, только они хранят всё самое светлое, что есть во вселенной.

  - И всё самое гнусное, что только есть во вселенной, - тихо произнёс я.

  Старик ушёл на рассвете, ещё до того как проснулась Лана, и только шорох травы на ветру хранил его тайну. Итак, старик ушёл. Он не успокоил терзаний в моём сердце, но указал путь. Мысли о гибнущих эльфах тупой болью отзывались в душе, но я знал, что пока я чувствую, я могу победить.