Перелом

- Он сказал… что я убил тебя. Убил его сына. Он… совсем свихнулся. Он сказал… я должен был узнать тебя, что это был ты… - Кэл закашлялся, и кровь запузырилась на нижней губе.

- Ты стрелял в Алессандро, но попал в лошадь, - сказал я.

Кэл пробормотал, явно теряя силы:

- Он убил Карло… и пальнул в меня… ну, я выдал ему тоже… сукин сын… совсем съехал… с катушек.

Голос замер. Ему уже нельзя было помочь, и вскоре он незаметно умер.

Он умер там, где залег поджидать Томми Хойлейка. Когда я опустился рядом с ним на колени пощупать пульс и взглянул на скаковую дорожку, передо мной сквозь редкие нижние ветви куста открылось то, что видел он: ясные очертания бегущих лошадей, Ланкет, темным бугром лежащий на траве в трех сотнях ярдов, а еще одна группа всадников, пройдя дальний поворот, беззаботно мчалась прямо на меня.

Легкий выстрел для меткого стрелка. Он даже не пользовался телескопическим прицелом. На таком расстоянии, да еще с «ли-энфилдом», - кому это нужно? Не требовалось и особой точности: куда ни попади - в голову или в корпус, - нужный эффект обеспечен. Я вздохнул. Если бы Кэл навинтил оптику, то, возможно, понял бы, в кого целится.

Я поднялся. Неуклюже, с болью, едва держась на ногах.

Алессандро не потерял сознания. Его не вырвало. Пот на лице высох. Он не отрывал глаз от своего отца.

Когда я подошел, он обернулся, но заговорить сумел только после двух или трех попыток.

Голос чужой: напряженный и хриплый, а то, что он произнес, было лучшей эпитафией.

- Он отдал мне все, - сказал Алессандро.

Мы вернулись к дороге, где привязанный к ограде Лаки Линдсей спокойно пощипывал траву.

Этти примчалась на «лендровере» и развернулась, чтобы взять меня в город.

- Я туда и обратно, - сказал я Алессандро, но он молча пристально смотрел в никуда пустыми глазами, которые увидели слишком много.

Возвращался я уже вместе с полицией. Этти осталась в Роули-Лодж за главного, потому что, хоть, это казалось невероятным, но в тот же день еще предстояли скачки на приз в две тысячи гиней и нужно было присмотреть за Архангелом. В городе я заехал к доктору и, проявив хитрость, прорвался без очереди. Пришлось ему вновь наложить мне повязку, соединяющую кости ключицы. После этого мне стало немного терпимее, хотя флаги поднимать было пока не из-за чего.

На перекрестке я провел почти все утро, отвечая на вопросы. Или не отвечая. Алессандро слушал, как я рассказывал полицейской шишке, прибывшей из Кембриджа, что Энсо показался мне не вполне нормальным.

Полицейский врач скептически отнесся к мнению непрофессионала.

- В каком смысле? - спросил он без малейшего интереса.

Я помолчал, размышляя.

- А вы поищите спирохету, - сказал я.

Он сделал квадратные глаза и тут же скрылся в кустах.

С Алессандро обходились довольно заботливо. Он сидел на чьем-то плаще у обочины дороги, а позднее полицейский врач решил дать ему успокоительное в инъекции. Алессандро не хотел укола, и когда игла вошла в его руку, мы встретились глазами. Он понял, что мне тоже вспомнились другие уколы: Карло, Мун-рок, Индиго и Бакрем. Иголок - хоть отбавляй. Смертей тоже чересчур.

Он не уснул от лекарства, просто впал в еще большее оцепенение. Полиция.решила, что ему надо вернуться в «Форбери» и поспать. Его проводили к одной из машин. Но прежде чем усесться, Алессандро устремил на меня взгляд, полный суеверного трепета.

- Посмотрите на цветы, - сказал он. - На могиле мальчика.

Когда он уехал, я перешагнул через плащ, на котором он сидел, и оказался рядом с маленьким холмиком.

По краям расцвели бледно-желтые нарциссы и голубые незабудки, образовавшие круг, в центре которого росли анютины глазки. Темно-пурпурные анютины глазки, отливающие черным на солнце.

Было бы форменным цинизмом с моей стороны интересоваться, не посадил ли он их сам.

Энсо лежал в морге, а Алессандро спал, когда Архангел и Томми Хойлейк выиграли скачку на две тысячи гиней.

Планировалось совсем другое.

Весь день я не находил себе места, хотя для этого уже не было никаких оснований. Смерть Энсо положила конец моей борьбе с ним, но я никак не мог избавиться от гнета его личности. Только сейчас я осознал, в каком напряжении жил последние месяцы.

Следовало бы ожидать, что наступит облегчение, раз конюшне больше не грозит опасность. Так нет же, я чувствовал себя раздавленным.

Банкир, владелец Архангела, просто лучился счастьем, озаряя весь загон, где расседлывали победителя, и дрожащим от гордости голосом шутил с репортерами.

- Здорово сделано, мой мальчик, просто здорово, - говорил он мне, Томми и Архангелу одновременно и, похоже, готов был обнять нас всех.

- А теперь, мой мальчик, у нас Дерби, так?

- Теперь Дерби, - кивнул я и прикинул, скоро ли мой отец вернется в Роули-Лодж.

Я поехал проведать его на следующий день.

Он смотрелся еще неприступнее, чем обычно, потому что услышал историю о многочисленных убийствах на скаковом поле, и обвинил меня в попустительстве. Спасается от необходимости сказать что-то приятное об Архангеле, отметил я кисло.

- Тебе ни в коем случае не следовало брать этого ученика, - сказал он.

- Да, - согласился я.