Перелом

Подзоров тем временем возился с треногой своего аппарата, пытаясь отвлечься за любимым делом от тревожных мыслей. Честно говоря, ощущения от свободного полета в болтающейся корзине его не радовали. Особенно то обстоятельство, что шар начал гораздо быстрее набирать высоту.

С сомнением покосившись на своего командира и напарника, буквально лучившегося от счастья, он сделал снимок конвоя, после чего принялся крепить камеру в гнезде на стенке корзины, готовя ее для съемки объектов, над которыми их пронесет ветром. Случайно взглянув вниз, где прямо под ними на поверхности моря распластался Екджидо, сквозь видоискатель камеры напоминавший расплющившуюся от падения с большой высоты лягушку, он с трудом подавил спазм желудка. А князь уже трепал его за плечо и почти кричал в самое ухо:

– С ветром повезло! Если не переменится, прямо над Мозампо пройдем, а потом и Фузан с Ульсаном осмотрим.

Но тут, вероятно, заметив бледность на лице компаньона, посоветовал:

– Ты вниз пока не гляди. И дыши глубоко. Полегчает. Обязательно полегчает! Ты чувствуешь, воздух-то какой?! Только у нас в горах такой воздух! Только там и здесь! Больше нигде! Понимаешь!

Послушавшись, Федор обвел взглядом горизонт. Видимость была миллион на миллион. С такой высотищи самого горизонта вообще видно не было. Он тонул в какой-то голубоватой мгле, которая соединяла между собой земную поверхность, большей частью в поле зрения залитую морями, и небесный свод.

Весь северо-западный сектор обзора заполняли зеленые горные каскады, чудным ломаным узором вершин, долин, хребтов и ущелий убегавшие вдаль, а левее скатывавшиеся в море торчавшими из воды обломками, совсем маленькими и покрупнее. Между ними серели крапинки парусов, а на самой кромке берега мелкими каплями бисера сверкали возделанные поля.

Правее широкой синей полосой поблескивал Корейский пролив, в котором серо-зеленой вытянутой плюхой покоилась Цусима с выщербиной Цусима-зунда в середине. Там курились едва видимые дымки замерших в готовности к выходу броненосцев. Дальше за ней, уже на самой границе восприятия, чуть угадывалась тонкая голубая линия Цусимского пролива, чья бирюзовая гладь уходила из поля зрения, простираясь до самого японского берега.

А за спиной раскинулось море с дымящими букашками транспортов и крейсеров на своей бескрайней поверхности. Провожавшие шар миноносцы, теперь отбегавшие под бок своего опекуна, выдыхая при этом серовато-бурые клубы, были гораздо ближе. Их резко очерчивали переливающиеся буруны разваливаемой форштевнями воды и длинные белые хвосты взбитой винтами пены.

Угловатая коробка «Донского», как и подобало матерому ветерану, неспешно и с достоинством продвигавшаяся на северо-восток, лишь чуть морщила шагреневую кожу самого северного края Восточно-Китайского моря, обильно пачкая угольной гарью кристально чистый и прозрачный воздух.

Слегка обвыкнув, уже почти не замечая продолжавшихся кивков корзины, Федор Иванович осмелел настолько, что решительно взглянул через бортик вниз. То ли он и в самом деле привык и отдышался, то ли высота уже была слишком большой, чтобы ее реально воспринимать, но открывшаяся взору картинка больше не пугала. Острова, проливы, мысы и прочие географические объекты, а вовсе не твердая поверхность, на которую его обязательно должно было вытряхнуть.

Теперь он точно уже мог спокойно работать. А капитан Бараташвили именно этим и занимался. Осматривая проплывавшую внизу местность в мощный бинокль, он постоянно делал пометки на карте, что-то записывая в блокнот. Заметив, что репортер повеселел, пригласил его жестом руки к себе, а потом указал вниз и вперед, пояснив:

– Это Коджедо, там – Мозампо, а там вон какая-то якорная стоянка и строения на берегу, а там, похоже, батарея. Судя по виду, старье китайское, но калибр серьезный, да и поставлена грамотно. Ее со стороны моря вон за той скалой и не видно наверняка, а она всех, кто в пролив сунется, как кинжалом в бок бьет. Надо фотографировать. Сможешь?

Федор кивнул. Дальше закрутилось, завертелось. Командир давал свой бинокль, через который неясные места удавалось разглядеть во всех подробностях, так что его указания становились предельно ясными. Потом он указывал те ориентиры, что обязательно должны были быть в кадре, а все остальное: фокусировка, выдержка, экспозиция и прочее – становилось уже его заботой.

От взгляда сверху никакая маскировка не помогала. Орудийные дворики даже полевых и противодесантных батарей просматривались замечательно. В двух местах обнаружились военные лагеря с ровными рядами то ли палаток, то ли навесов и загонами для лошадей. Полевые укрепления и оборонительные позиции, приготовленные у каждой деревни, наверняка вписанные в рельеф и не видимые ни с земли, ни с воды, четко выделялись неестественно ровными контурами и контрастными линиями траншей и брустверов.