Перемены

— Я никогда не понимала, почему ты никуда не переедешь из этой заплесневелой маленькой дыры.

— Заплесневелой? Маленькой? Это мой дом! — возмутился я. — Принести тебе что-нибудь? Колы, пива?

— Воды.

— Конечно, присаживайся.

Сьюзен бесшумно подошла к одному из легких кресел, которые стояли возле камина и села на край, держа спину прямо. Я налил немного ледяной воды, захватил себе колы и, поставив стакан перед, ней сел в другое кресло, так что мы сидели практически лицом к лицу. Я открыл свой напиток.

— Ты действительно собираешься оставить Мартина сидящим снаружи? — спросила она с нотками веселья в голосе.

— Я больше чем уверен в этом, — ответил я невозмутимо и сделал глоток колы.

Она кивнула и прикоснулась стаканом к губам, сделав небольшой глоток.

Я подождал так долго, как только смог (может быть целых две или три секунды), прежде чем сломал тяжелую тишину.

— Итак, — спросил я небрежно, — что нового?

Темные глаза оценивающе глянули на меня, прежде чем её губы сложились в тонкую жесткую линию.

— Это будет болезненно для нас обоих. А у нас нет времени, чтобы танцевать вокруг да около.

— Хорошо. Наш ребенок? — спросил я. — Твой и мой?

— Да.

— Откуда ты это знаешь?

Её лицо застыло.

— Не было кого-либо еще, Гарри. Не с той ночи с тобой. Не перед этим …в течение более двух лет.

Если она лгала, этого не было заметно. Я думал об этом в течение времени необходимого, для того чтобы отхлебнуть немного колы.

— Мне кажется, ты должна была сказать мне.

Я сказал это голосом намного более спокойным, чем я думал это возможно. Я не знаю, как выглядело моё лицо, когда я говорил это. Но темная загорелая кожа Сьюзен стала на несколько тонов светлее.

— Гарри, — сказала она тихо, — я знаю. Ты должно быть в ярости.

— Я сжигаю вещи дотла и пробиваю дыры в зданиях, когда я в ярости, — ответил я. — А сейчас я уже сделал несколько шагов за этой чертой.

— У тебя есть все основания для этого. Но я сделала так, как я считала, будет лучше для неё. И для тебя.

Шторм в моей груди поднимался все выше, грозя вылиться наружу. Но я заставил себя сидеть неподвижно, дыша размеренно и неторопливо.

— Я слушаю.

Она кивнула, и замерла на мгновенье, собираясь с мыслями. Затем стала говорить.

— Ты не знаешь, каково это. Центральная Америка, все, что ниже Бразилии. Есть причина, по которой многие живущие там, существуют в условиях близких к анархии.

— Красная Коллегия, — кивнул я. — Я знаю.

— Ты знаешь это абстрактно. Никто из Белого Совета не проводит там времени. Не живет там. Не видит, что случается с людьми при правлении Красных, — она вздрогнула и сложила руки на животе. — Это кошмар. И нет никого, кроме Братства и нескольких недостаточно финансируемых отделений Церкви, чтобы противостоять им.

Братство Святого Жиля — это собрание изгоев и заблудших сверхъестественного мира, многие из которых полувампиры, как Сьюзен. Они ненавидят Красную Коллегию практически святой ненавистью и делают все, что в их силах, чтобы бороться с вампирами при каждом удобном случае. Они действуют ячейками, выбирают цели, тренируют рекрутов, закладывают бомбы и финансируют свои операции через сотни теневых сделок. По существу они террористы — умные, быстрые и жесткие, потому что иначе им не выжить.

— Но, тем не менее, весь остальной мир тоже далеко не Диснейленд, — сказал я спокойно. — Я увидел свою долю кошмаров в течение войны. И помимо неё тоже.

— Я не пытаюсь умалить действия Белого Совета, — скривилась она. — Я только пытаюсь объяснить тебе, что я наблюдала все время. Команды из Братства редко спят на одних и тех же кроватях дважды. Мы всегда в движении. Всегда планируем что-то или убегаем от кого-то. В этом нет места для ребенка.

— Только если не было кого-то с собственным домом и регулярным заработком, чтобы она могла там остаться, — прорычал я.

В глазах Сьюзен появился лед.

— Как много людей умерло вокруг тебя, Гарри? Как много было ранено? — она нервно провела пальцами по волосам. — Ради Бога. Ты сам сказал, что на твою квартиру нападали. Неужели было бы лучше, если бы у тебя был ребенок, смотревший на все это?

— Полагаю, этого мы никогда не узнаем, — резко сказал я.

— Я знаю, — её голос внезапно забурлил от эмоций. — Господи, ты думаешь, я не хотела бы быть частью её жизни? Я кричу по ночам, когда я могу спать. Но, в конце концов, я не могла предложить ей ничего, кроме жизни в бегах. И ты не можешь предложить ей ничего, кроме жизни в осаде.

Я внимательно посмотрел на неё.

Но не проронил ни слова.

— Так что я сделала единственную вещь, которую могла сделать. Я нашла для нее дом. Вдали от войны. Там, где у неё могла быть нормальная жизнь. Любящая семья.

— И никогда не говорила мне, — проговорил я.