Переодетый генерал

Да, да, уважаемые граждане с руками и ногами! Солдат без обеих рук, и не какой-нибудь солдат, а лучший — разведчик. Левая рука у него была отрезана у локтя, правая — у основания ладони. Правая рука от локтя была раздвоена вдоль лучевой и локтевой кости и пучком сухожилий, ткани и кожа обтянута вокруг костей, чем образовала что-то вроде клешни. Только страстной жаждой к жизни и деянию, силой молодого организма и мастерством хирурга у человека было спасено подобие одной конечности, искалеченной, безобразной, но живучей. Шевеля этими двумя култышками, он питался, писал, мог свернуть папироску и хорошо стрелял из пистолета. Ремень автомата или винтовки обматывал вокруг шеи и, нажимая обезображенным комком мускулов на спусковой крючок, стрелял метко и злобно. Все остальное делал той же култышкой, иногда помогая себе зубами. И тихонько, для себя, писал стихи…

При всех бедах и выкрутасах режима тогдашняя война Отечественной звалась недаром. На фронт рвались даже калеки. Таким был, например, мой дядя Александр Георгиевич Шеренков. Он работал в Ленинграде сменным мастером на ткацкой фабрике. Что называется — обычный беспартийный труженик. Еще в самые молодые годы в ночную смену вылетевшим из ткацкой машины челноком ему выбило правый глаз. При таком попадании могло и уложить на месте. Во всех случаях белый билет — освобождение от воинской службы он имел подчистую.

Мы жили в одной ленинградской квартире. Однажды уже в первые недели июля 41-го дядя Саша явился с фабрики домой в гимнастерке и грубых воинских башмаках с обмотками. Сказал, что в военкомате записался на фронт добровольцем. Обмундирование выдали тут же. Тете Кате было 27 лет, и они имели двух малолетних детей.

Еще через месяц в боях под Кингисеппом народному ополченцу осколком мины вырвало часть правого бока. Когда незадолго до начала ленинградской блокады я навестил его в лазарете, дядя Саша вышел ко мне в сером застиранном больничном халате. Мы сидели вдвоем блаженным августовским днем на скамейке возле лазарета. Светило солнышко. Над головой щебетали и пели какие-то птички. И вовсе не верилось, что рядом где-то бушует война. Но сквозь отворот халата у дяди Саши подушкой проступали бинты с ржавыми потеками запекшейся крови. В моих глазах он был героем. И двенадцатилетнему ленинградскому пацану интересно было все-таки знать, во имя чего он совершил свой подвиг.

— Зачем ты пошел на фронт? — восхищенно и с некоторой жалостью произнес я.

— Знаешь, Юрик, — подумав, сказал дядя Саша, — очень просто. Я — русский человек. И не хочу, чтобы нами управляли немцы.

Это был его единственный аргумент.

Володя Зеболов сызмальства слыл сорвиголовой. Рук он лишился еще по мальчишескому баловству. Бросал на лесной поляне в костер какие-то старые боеприпасы, которыми были нашпигованы брянские леса еще со времен гражданской войны, возможно, среди них попалась граната. Произошел взрыв, со всеми вытекающими последствиями.

Местный брянский хирург проделал над мальчишкой ту замысловатую спасительную операцию-живорезку, которая превратила одну из его верхних конечностей в подобие хватательных щупальцев. С этим Володя жил, ходил в школу, трудился и водил компании сверстников, может быть, обнимал девчат почти до двадцати лет, пока не началась война. Те, наверное, не возражали. Был он высокий, черноглазый, почти под два метра ростом, решительный по характеру, и если б только не руки…

Когда же фронт придвинулся к Брянщине, комсомолец Зеболов пришел в военкомат. Он попросился, чтобы его взяли в парашютную школу.

На 20-летнего юношу вытаращили глаза:

— Где это видано, чтобы безрукие прыгали с парашютом?!

Но инвалид был непоколебим:

— А где это еще видано, чтобы на земном шаре существовала Советская власть?! — в такт ответил он военкомовскому начальнику.

Тот понял, что разговор принимает серьезный оборот.

Через какое-то время, поразмыслив, Володю Зеболова направили в парашютную разведывательную школу.

Школа эта была той самой, где проходил обучение новой военной специальности — участию в партизанском движении — бывший режиссер Киевской киностудии и начинающий писатель Петр Петрович Вершигора. Он оказался здесь после госпиталя из-за ранения в ногу. А ранению предшествовало участие во многих боях в Правобережной Украине и вокруг Киева, закончившихся отступлением через Днепр. За этот срок в ходе непрерывных боев и потерь командного состава, а также из-за личной отваги Вершигора выдвинулся и прошел путь от помощника командира взвода до командира батальона.

Разведывательная школа была многолюдной. Но не только возраст (из двух будущих друзей старшему шел к той поре 37-й год), боевой и жизненный опыт отличали соучеников. Различали их и масштабы отмеренных задач. Юноше Зеболову предстояло стать рядовым разведчиком-парашютистом, в распоряжении которого могла находиться разве что радистка. Тогда как недавнего командира батальона ждали иные размахи и развороты.