Перепелка — птица полевая

Смотрел, смотрел Эмель, не выдержал, обратился обиженно:

— Кыш бы вас побрал, люди косят, а вы здесь Европу берете. Хватит прохлаждаться!

Вармаськин подмигнул Илько, тот сразу его понял. Пряча улыбку, обратился к старику:

— Эмель покштяй, мы слышали, ты со Сталиным встречался. Почему об этом ни разу не рассказывал?

— Откуда слышали? — удивился старик. Он давно хотел придумать новый анекдот, да сейчас о Сталине боишься вспоминать: вон как нехорошо пишут о нем. Даже его любимая дочь убежала за границу: стыдно за отца. Об этом старый Судосев ему прочитал из газеты.

«Ну, Човар, я тебя проучу», — Эмель только сейчас догадался, что на днях он в саду у Судосева по пьянке болтал о чем-то. А о чем, сам не помнит. А вот о его болтовне сосед не позабыл.

Сердце же, что скрывать, тронули. Любит Эмель обо всем говорить с большим привиранием, хоть блинами не корми. Выйдешь в туалет — еда за двором останется, анекдот — э-э, тот настроение поднимает.

— Да как сказать, — издалека начал старик и по лбу заходили морщинки. Он пытался вспомнить, о чем врал Судосеву. Выручил Бодонь Илько:

— Как в Кремле был…

Парень, видимо, то сказал, что на язык подвернулось. Играя в карты, Олег рассуждал: хорошо, говорит, в Москву попасть, поэтому слово «Кремль» вырвалось изо рта…

— Ой, да вон о чем вспоминается! — Эмель даже на раненую ногу привстал. Вспомнился ему тот анекдот, который слышал от свояка Пичинкина. С тем во время войны служил один латыш, видать, такой же, как и он, болтун и…. — Да это до войны было, — начал старик чесать языком, не выговаривая некоторых первых звуков в словах. — В Москву мы тогда ездили. До сих пор не забыл: день ходим, второй… Зашли внутрь Кремля, где Царь-колокол. А там такие же, как и мы, рекрусанты. Всё любовались колоколом, рассказывали о мастере, который отлил его.

И тут как раз он проходил, Сталин. Мне же, как самому молодому, руку подал: «Как, спрашивает, — тебя зовут?» — «Емельян Спиридоныч», — говорю. — «Откуда ты?» — «Так и так, — стал рассказывать. — С Вармазейки приехал, недалеко это от Москвы. Только одну ночь ехать в поезде». Сам будто не со Сталиным беседую — с родным отцом. Я, кыш бы меня побрал, дрожал, как осиновый лист.

«Женатый?» — вновь обратился с вопросом товарищ Сталин. — «Пока нет, говорю, великий вождь, но есть такое желание. За Олдой ухаживаю, хорошая девушка». — «Это не плохо, если есть невеста. Мы большую роль отводим молодому поколению: проводим комсомольские свадьбы, учим их. А сам где трудишься?» Что скрывать, в то время у отца с матерью на шее ездил — баловали меня, единственного сына. Да ведь Сталину об этом не скажешь. Взял и бухнул: «Вожу поезда, хрен бы их побрал». — Вождь давай меня хвалить: «Профессия хорошая, в коммуне не всем тебя догнать».

И вновь ко мне с вопросом: «Как тебе платят, Емельян Спиридоныч, плохо или хорошо?» — «Хорошо, — говорю — товарищ Сталин, вон докуда хватает денег», — и провел рукой по шее. Сталину сначала этот жест не понравился, потом, видать, правильно понял, что я не в политику лезу, и во весь голос как засмеется: «Вот это, говорит, эрзянский парень, который в Москве купил красную рубаху!» Рубаха, кыш ее побрал, правильно он сказал, на мне была новой, из кумача, хоть вместо флага вешай. Ее не в Москве покупали — перед поездкой в город мать сшила.

У той, покойницы, золотые руки были: хоть рубашку тебе сошьет, хоть штаны. Ну, беседовал-беседовал со мной товарищ Сталин, а в конце спросил: «У меня, Емельян Спиридоныч, что бы ты попросил? Что не хватает тебе в жизни, говори, не стесняйся». — «Всего, — отвечаю ему, — хватает, скоро в армию возьмут. Родине служить». — «Тогда служи, эрзянин, родичей не стыди», — сказал вождь и вновь пожал мне руку. Мы потом долго с выпученными глазами смотрели за ним. До ухода его в Кремлевские палаты. Походка была мягкой, как у кота, который следил за мышью. А уж какие сапоги были у него — таких нигде не видел! Мягкие, желтизной отдавали. В таких и сам станешь котом!..

Эмель немного помолчал, видимо, думал что-то новое прибавить и, ничего не найдя, зашевелил губами:

— Вот парни, вся моя встреча. Что там вам Судосев наврал, того на свой грех не возьму. Човар на меня зло держит — недавно его собаку пнул. Тот соседей даже не признает — все за ширинку хватается. Ить, ослиные уши!..

— Здесь ты, Эмель покштяй, загнул выше крыши… Сталин боялся к людям выходить, — не удержался Илько.

— Почему боялся? — Эмель догадался, что его поймали на вранье, но все равно как бы удивился.

— Да потому… Много людей сгноил в тюрьмах. Палач он, вот кто!

— По этому поводу правильно говоришь, парень. Многим он на шеи веревки накидывал, нечего скрывать. За это история проклинает его. Я вот из-за чего до сих пор переживаю. Почему тогда у него должности не выпросил. Смотришь, председателем колхоза поставили бы. Сейчас бы большую пенсию таскали, как старому Вечканову.