Переписчик

Он мельчил, дабы сохранить рисунки в тайне, и вдруг понял, что невольно словно выстроил свои бутылки рядком в некоем странном шкафу. Тогда он создал под ними полку, и когда дневной свет добрался до изображения, отбросив на него тень руки мальчика, он уже добавил вокруг линии дома, в котором стоял шкаф с бутылками, а потом нарисовал другие дома с обеих сторон. Он мог бы заполнить всю комнату, покрыть все стены кривыми улиц, а затем поместить на них мужчин, женщин и детей – теми же штрихами, что и весь город: маленькие женщины носили бы маски, и кое-кто был бы приплющен, словно жил под водой. Кто-нибудь из них стал бы хранителем бутылок.

Но мальчик хотел оставить рисунки в тайне, потому держал город и перечень всех его жителей лишь в своей голове.

Я выглянул на улицу. Копавшаяся в саду мама как раз наклонилась, чтобы извлечь ненужные корни, и попала в поле зрения. Ветер растрепал ее одежду и выдернул из кармана клочки бумаги. Мама смяла что-то в кулаке, опустила в раскопанную ямку и очень тщательно и осторожно присыпала землей.

Мне нравилось сидеть, втиснувшись в маленькую оконную нишу, но вскоре я должен был стать для этого слишком большим. Я поджимал колени, упирался в стену согнутой спиной и опускал голову, сворачиваясь калачиком на подоконнике, и дом словно держал меня на руках, как ребенка. И я сидел на этом выступе, потому что все еще мог.

Оттуда я смотрел вдаль и вниз, через сад и по склону нашего холма с его колдобинами и пригорками до самой линии деревьев. И неба. Иногда люди называли его холмом, иногда горой. Он беспрестанно менялся. Разрастались ветви, деревья на ветру перекручивались друг с другом. Даже камни сдвигались.

В тот раз я привстал, ибо увидел какую-то новую зелень: некие грубые очертания растения, не иголки, не волокнистые листья, но сгруппированные шипы и узловатую кожу. Неуместное среди серой и пыльной знакомой мне растительности, оно покачивалось и пробивало себе путь вверх по склону на краю моего зрения, будто нарочно красуясь на фоне неба цвета скал. Быстро мелькнувшее явление.

Едва я его увидел, оно мгновенно погрузилось в неровную землю.

Я выбрался из ниши и ринулся по лестнице с чердака, на улицу и дальше по тропинке. Я бежал быстро, как мог, не отрывая от пролеска взгляда. Я вылетел прямо в его пустой центр и замер в одиночестве, окруженный взволнованной мошкарой. Я долго вслушивался в тишину и гадал, не раздвинул ли вон те кусты и низкие деревья, где все еще виднеется пробел, кто-то большой, а может, они до сих пор дрожат, потревоженные его передвижениями. Глинистый сланец там не сохранил хороших следов, но у корней я заметил потертости и решил, что это отличные отпечатки. И не тряслась ли земля? Точно кто-то развернулся и направился прямо ко мне?

Внезапно поднялся ветер, такой сильный, что дыхание перехватило и ничего больше не было слышно, и весь подлесок пришел в движение. Никто на меня не набросился, кроме порывов ветра. Повернувшись, я увидел в пыли два огромных неведомых цветка: яркие лепестки над жесткой сердцевиной, разделенные пучками шипов.

Я взял их и вернулся в дом. Не решаясь позвать маму, я поднялся по лестнице и вдруг замер в тишине у ее пустой комнаты. Затем, несмотря на запрет, толкнул дверь, и та отворилась, являя мне мамины вещи. Разобранную кровать. Стул с несколькими книгами, которые она не научила меня читать. Ящички, одежда, кусочки мусора, аккуратно сложенные на полке у окна, откуда холм виделся под новым для меня углом.

Я чувствовал мамин запах. Я хотел остаться и получше все рассмотреть, но боялся, что она меня застукает, а еще хотел узнать, что это только что прошло по склону.

Когда я, спрятав руки за спину, приблизился, мама как раз закончила утрамбовывать землю, выпрямилась и, убрав что-то в карман, замерла в ожидании.

– Я кое-что видел, – сказал я. – Шагающее дерево.

Какое-то время она молчала. Стояла, распрямившись во весь рост, и смотрела мимо меня туда, откуда я пришел. Не знаю, почему я спрятал найденные цветы в ладони.

– Возможно, тебе просто показалось, – промолвила мама и снова умолкла.

Меня заворожила не свойственная ей нерешительность, с которой она несколько раз открывала и закрывала рот, прежде чем продолжить.

– Возможно, – сказала мама, будто не только для меня, но и для себя, – это был кто-то из города твоего отца…

Она сдвинула брови и устремила взгляд на горизонт.

– Приехал повидать его? – спросил я.

Мама повернулась ко мне, и хотя ее внимание, как это часто бывало, нервировало, я понимал, что она оценивает не меня, а ситуацию. Она будто собиралась добавить что-то еще и даже вытянула шею. Но наконец просто покачала головой:

– Тебе просто показалось.

Ее спокойствие принесло облегчение и разочарование, и я одновременно сожалел и радовался, что никто не явился и не подтолкнул маму закончить начатую фразу. Она вновь сгорбилась, возвращаясь к своей грядке, и я знал, что больше ничего не услышу.

Когда мама ушла в дом, я посадил лепестки и шипы там, где она копала.