Переписчик

Я читал: «Я должна уйти, потому что несчастна на холме. Я уйду. Наверное, ты разозлишься, но, надеюсь, хотя бы не будешь грустить. Мне грустно. Но я больше не могу здесь жить. Ухаживать за моим садом не нужно, но, если хочешь, я дарю его тебе. Тебе будет хорошо в этом доме, отец о тебе позаботится. Мне жаль, что приходится уходить, но оставаться я больше не могу. Твоя любящая мать».

* * *

Учительница прочла письмо вслух. Она заметила, как я бегаю глазами по строчкам, заметила мою панику и, кажется, не поверила, что я в самом деле умею читать. Когда она закончила, заговорил охотник:

– Итак. Может, это ты и видел. Они ссорились. Потом твой отец отправился тебя искать, а мать разозлилась и ушла. Что, по-твоему, ты видел?

– Мой отец убил мою мать.

Охотник наблюдал за мной. Учительница потрясла двумя большими книгами, которые держала в руках.

– Ему разрешено противостоять обвинителю, – сказала она, но не мне. – Таков закон.

– Такому мальцу? – возразил охотник.

Оба хмуро уставились на меня.

– Это ведь почерк твоей матери? – спросила учительница.

Письмо было написано размашисто, с нажимом, с множеством загогулин. Некоторые буквы не имели начала и конца, и все они прыгали вверх-вниз от линий на бумаге.

Буквам мама учила меня по брошюрам, дешевым книгам, счетам и инструкциям к машинам. Иногда она показывала мне бухгалтерские и другие рукописные документы, невесть откуда взявшиеся и заполненные разными цветами и разными почерками. Но лишь когда учительница задала свой вопрос, я понял, что каждая часть текста была написана кем-то другим. Или даже другими – в тех случаях, когда запись исправлялась и дополнялась, как делал я на нескольких страницах своей второй книги, которую продолжаю.

Я много раз видел, как мама что-то пишет, но никогда не видел ее почерка.

Письмо было написано на плотной бумаге бледно-голубыми чернилами. Я знал, что мама пользовалась как раз такими, но и отец тоже, когда помечал детали на эскизах своих ключей.

– Он убил ее и сбросил в яму, – прошептал я. – Он сбрасывает в яму всех, кого убивает. Иногда он убивает людей и относит их туда же.

Служащие переглянулись.

– Покажи нам, – сказал охотник. – Покажи нам яму.

ОНИ РАЗРЕШИЛИ ДРОБУ ПОЕХАТЬ СО МНОЙ, но не Сэмме. Думаю, просто боялись, что она начнет спорить, если ей что-то не понравится. Она уже набросилась на них, когда ей запретили идти со всеми, отчитала взрослых жестко и властно, немало их удивив, но и подтвердив их догадки. Они не могли знать – как и я в то время, – что Сэмма не покинет город. Будто, потеряв контакт с брусчаткой, она просто истечет кровью.

Трое служащих повели нас с Дробом на долгую прогулку. С одной стороны извивался овраг, то появляясь, то исчезая из поля зрения – время от времени его отсекала от дороги проволочная ограда, – с другой стороны вздымался крутой склон холма. Впереди шел охотник, затем учительница, следом мы с Дробом, и замыкал шествие мойщик окон, чтобы мы не сбежали. Когда мы поднялись наверх, я заплакал.

Учительница обернулась и сочувственно скривилась:

– Да, знаю. Ужасно видеть, как ссорятся родители.

– Покажи нам яму! – крикнул охотник.

Дрожа, я приблизился и показал на тропинку, по которой можно добраться к пещере, минуя мой дом.

– Где мой отец? – спросил я.

– Все будет хорошо, – ответил охотник.

Увидев зев пещеры, я замер и повернулся лицом к тропинке за нами.

– Все будет хорошо, – повторил он.

Затем тихонько переговорил с мойщиком и указал ему на тропу. Тот кивнул и зашагал по ней, а охотник вернулся ко мне.

– Не переживай, – сказал он.

Охотник первый вошел в пещеру. Потом поманил меня, и учительница подтолкнула меня вперед. Дроб стиснул мою дрожащую ладонь, и мы вместе переступили острые камни у входа. В холодной тени ноги мои подогнулись.

– Держись за мной, – велел охотник.

И они с учительницей прошли в тень к краю мусорной ямы. Дневной свет проникал в глубь холма, но пропасть оставалась непроглядно черной. Учительница направила на нее луч фонаря. Я прижался спиной к каменной стене.

Я представлял, как мама цепляется пальцами за острые выступы. Как пытается выбраться из грязной могилы, и лицо ее все в засохшей крови, а негнущиеся, как у игрушек, руки и ноги двигаются, как палки или лапы насекомых, словно, вернувшись после смерти, ты уже не владеешь собственным телом.

– Видишь что-нибудь? – спросила учительница. Затем отступила и пожала плечами.

– Глянь. – Охотник взял фонарик и провел лучом по отвесной стене ямы, по которой в моем воображении карабкалась моя мать с чужим лицом и плесенью в волосах. – Что это?

– Просто мох или вроде того.

Охотник прищурился и повернулся ко мне.

– Что ж… – Он казался беспомощным. – Итак. Никаких следов падения тела.