Переписка Бориса Пастернака

Вообще говоря, у меня лично не было причин относиться к ней враждебно. Кое-кто из ее состава даже заслуживает симпатии. Воронский [363] никогда особенно не жаловал меня, и при всем искреннем моем к нему уважении я не люблю людей, полагающих, что они сами не достаточно типичны, и находящих в искусственном усиленьи типа некоторую защиту от жизни или облегченье ее трудностей. У Вас в «Самгине» эта черта или очень близкая восхитительно воплощена в писателе-народнике, которого Вы сравниваете с кормилицей. Воронский падок на этот жанр, и вообще, валянье дурака распространено у литераторов и считается признаком сырой и широкой монументальности. Между тем, этот Малый театр доступен всякому, не вовсе уже обиженному Богом, и данные для него всегда приходят с третьей рюмкой.

Однако, несмотря на все это и совершенную малозначительность тех форм, в которые вылилось осужденье расправы с Ал<ександром> Конст<антиновичем>, [364] было что-то примитивно благородное в неоговоренной общности, с какой это производилось.

Долгое время я от участия в новой Кр<асной> Нови воздерживался. Можно радоваться, что это чуранье кончилось. [365] Пользуясь Вашим сравненьем, скажу, что оно начало вырождаться в очень глупый и длительный Воспитательный дом.

От души желаю Вам и всем Вашим веселых праздников и хорошей встречи Нов<ого> года.

Преданный Вам

Б. Пастернак.

Горький – Пастернаку

<Сорренто, 28 декабря 1927 г.>

Асеев давно уехал отсюда, [366] а так как московского адреса его я не знаю, то Ваше письмо к нему пересылаю Вам, Борис Леонидович.

Вчера послал Вам «Жизнь Самгина», [367] раньше не мог, не было книги. Вместе с этим письмом посылаю XIX т.. [368]

Асеев оставил мне Ваши «Две книги», [369] прочитал их. Много изумляющего, но часто затрудняешься понять связи Ваших образов и утомляет Ваша борьба с языком, со словом. Но, разумеется, Вы – талант исключительного своеобразия.

Очень понравился мне Асеев, хороший человек, и много он может сделать хорошего, кажется мне.

Будьте здоровы.

А. Пешков.

28. ХII.27

Пастернак – Горькому

<Москва> 4.I.1928

Дорогой Алексей Максимович!

Горячо Вас благодарю за подарок. Нелепая прихоть иметь от Вас надпись в виде пожелания явилась у меня в самом разгаре очень докучливой и мучительной болезни, когда наша физиология становится суеверной и даже пожеланию выздоровления радуешься как близкому его наступлению. Вероятно, эта потребность передалась Вам, потому что, взяв тему шире, Вы все же в надписи пошли по ее направлению, пожелав мне выздоровления и в моей работе, которая Вам кажется без надобности сложной и надломленной. У Вас обо мне ложное представление. Я всегда стремился к простоте и никогда к ней стремиться не перестану. – Я со смешанным чувством читаю Вашу, несмотря ни на что, все же дорогую надпись. Мне грустно, что привет в ней омрачен какой-то долей осуждения и что мое чутье отказывается решить, насколько симпатия в ней уравновешена антипатией. Что-то в моих словах очевидно до Вас не доходит, и уже от того одного остальное обречено на постоянные превратности. Еще раз спасибо.

Ваш Б. Пастернак.

Пастернак – Горькому

<Москва> 7.I.28

Дорогой Алексей Максимович!

Ваше сопроводительное письмо при моем на имя Асеева было для меня неожиданностью. Надпись на «Жизни Самгина» с советом не мудрствовать я понял, как прощальную. Оттого и в ответе моем Вы могли прочесть тихо сглоченную печаль и – примиренье. Но одно тягостное чувство, временами являвшееся у меня в эти месяцы и Вашей надписью, как мне казалось, подкрепленное, рождается у меня и сейчас, за Вашими словами о «Двух книгах». [370]

У меня все время впечатленье какой-то длящейся бестактности по отношению к Вам, которой я, того не ведая, являюсь назойливо повторяющимся предлогом. Зачем меня показывают и навязывают Вам, зачем надоедают мною? Догадываетесь ли Вы, что это не только не вызвано лично мною, но просто противно моим привычкам и всей моей природе? Особенно неуместно, что этим угощают именно Вас.