Переписка художников с журналом «А-Я». 1976-1981. Том 1

Пожалуюсь ещё на Лимонова. Если бы Лимонов высказывался в кругу друзей – это его личное дело. Но он шлёт письма в Москву, где они имеют широкое хождение. Письма почти политического характера. И в советских газетах их не печатают, может, только потому, что так они имеют больший эффект.

Там есть такие фразы, как «не связывайтесь с этими лагерниками», «Сахаров – наивный ребёнок», «Солженицын – бородатый миллиардер, вякающий от вашего имени», «в Нью-Йорке понимаешь марксистские законы классовой борьбы» и тому подобные перлы. В общем же – тон раздражённого обывателя, на что в Москве не хотят обращать внимания – ведь он же «настоящий поэт».

Шелковский – Герловиным 04.11.76

Дорогие Римма и Валерий, здравствуйте!

Получил сегодня прорву писем, накопившихся за ту неделю, когда мои знакомые отсутствовали. Прочёл и за голову схватился: какое же у вас представление о моей жизни? (Алику влетит.) Сейчас постараюсь всё уточнить. Я не голоден, мой голод относителен. Иногда я объедаюсь или кого-нибудь объедаю. Шутки ради даже придумал, что можно завести такую систему: четырнадцать знакомых, и навещать каждую семью раз в две недели. Но, во-первых, ездить надо в разные концы Парижа. Во-вторых, французскому не научишься.

Всё устраивается – это дело техники. За одни и те же деньги можно купить еды на весь день или только выпить чашечку кофе. Зависит где, когда. Почти всех русских видел и представился всем кругам, в том числе и музыкальным. Мне не нужна никакая помощь. На помощь вообще соглашаться опасно. Я в этом убедился ещё в Вене. Мне все хотели помочь, в конечном счёте меня охватила паника. Раздулся багаж, и до сих пор лежит несколько рекомендательных писем не использованных. Чтобы что-то просить (не просить же денег), надо знать что. Я ещё не знаю. Нужно время. Но у меня уже складывается программа на ближайшие шесть-восемь месяцев, причём материально обоснованная. Я снял недорогую комнату в самом центре на известной улице. Когда я называю адрес парижанам, они наклоняют голову и вытягивают лицо. Некоторые говорят: «О!»

Вчера вечером в Palais des Congres открылась выставка современного русского искусства. Мне не с чем сравнивать, но говорят, что приняли выставку очень хорошо. Разгоняли публику, как в Москве, путём тушения света – никто не уходил.

Шелковский – Щенникову 09.11.76

Дорогие Алик и Белла!

Вот я и в Париже. Всё очень просто, как будто так и должно быть. Уже снял комнату, самую недорогую и очень интересной конфигурации: с окошком маленьким, но смотрящим прямо в небо. Есть некоторая мебель: умывальник, матрац и полочки. Набил гвоздей для уюта (по Зощенко), перевесил полки, расставил кружки, банки. Знакомые подарили газовую горелку, на которой можно пожарить яичницу или сварить луковый суп из пакета. Ещё в Австрии обзавёлся маленьким кипятильником. Так что дом – полная чаша.

За стеной живёт студент-мексиканец, напротив – какие-то мексиканские старухи. Отопления нет, но, во-первых, ещё очень тепло, во-вторых, есть электрический радиатор на колёсиках. Если его включить, то очень быстро становится жарко и душно. Пол застлан толстым, зелёным сукном с обильными пятнами жира. Зато нет тараканов, которые были в гостинице «Avenir», где я прожил предыдущий месяц. Поднимаюсь я сюда по широкой, застланной ковром лестнице, затем два этажа по узким, скрипучим ступенькам. Улица, где я живу, находится в центре города, и квартал принадлежит к категории «картье шик».

Орлов – Шелковскому 15.11.76

Здравствуй, Сергеич.

Я получил две твои открытки, но письмо всё ещё задерживается.

В тот раз, когда ты звонил и я с тобой «разговаривал», я хотел сказать тебе что-нибудь приятное. Но в той обстановке так ничего и не получилось. Ты так далеко и настолько в другом мире (будто в потустороннем), что кроме как «ну как там?» и сказать-то нечего.

Алик ждёт ремонта, и мастерская пустеет. Пустеет она медленно, не разом и походит это всё на медленное умирание. Как знать, оживёт эта мастерская или нет, но с её смертью уходит из нашей жизни, может быть, один из самых дорогих для нас отрезков времени.

Помнишь? Новоселье с полуторачасовой речью Фёдора Васильевича [Семёнова-Амурского]. Читки Приговских Абрамцевских стихов, однодневные выставки-дебаты с «амурчатами» в присутствии изумлённо-грудастой Веры Джигирь, а симпатичнейший сокровенный человек Ионов шевелит бровями и, не скрывая, злится на меня. А дни рождения, а новые года, а сёстры Рогачёвы или Рочеговы? А Тамара Чапаева, которой мы сочиняли любовное письмо, ты стрижёшь её насмерть перепуганную. А наши прогулки от мастерской по бульварам. А Абрамцево, Переславль с армянами и всезаполняющим Сашей Кудрявцевым. А наши бега от Песталь, и её топления в Чёрном море из-за любви к «капитану». Да сколько всего щемяще-сладкого ушедшего в «запасники памяти». Я очень люблю тебя. Игорь, я так и не понял, за что ты подверг меня гонениям.