Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1

Меня пугает твое ожидание операции. Да разве она нужна?! Отнесись с большой осторожностью. Я знаю, что теперь, вообще, «камни почечные» лечением изводят или дают им «обволокнуться» и не вредить. Не соглашайся на операцию, проверь и проверь. Умоляю тебя, деточка, — осторожней. Если бы камешек был бы опасен, непременно были бы _б_о_л_и, острые… — а этого не было! М. б. ни-как-кого камешка нет, а кровка показывалась от раздражения…? Нужна диета, режим подходящий… — не пила ли чего-нибудь острого, или — не преобладало ли в пище мясное? или — пряное слишком? Ольгуна, ты же многое знаешь в медицине, проверь, справься. Я _у_в_е_р_е_н, что никаких камней у тебя в почке нет, и _н_и_ч_е_г_о_ нет. Помни: кровоизлияние, состояние кровеносных сосудов о-чень зависят от душевного состояния! И я упрекаю горько себя, что вызывал в тебе неосторожными письмами, упреками, своею душевной нескладностью острые огорчения и возмущения. Ты до того предельно чутка, — ты же исключительна! — как самый тончайше-чуткий _ж_и_в_о_й_ инструмент предельной точности… что с тобой говорить, тебе писать… надо с великой нежностью-чуткостью… о, как надо тебя беречь, как надо тебя лелеять! — о, милая, ненаглядка! Пойми же, Оля… — с _т_а_к_о_й_ душевной организацией, с такой неизъяснимой чуткостью, при твоем богатстве души, ты можешь быть только _о_г_р_о_м_н_е_й_ш_и_м_ художником! Я _в_и_ж_у, я _з_н_а_ю_ это. И твоя истинная дорога, твой «воздух», твоя стихия — только искусство! Оля, помни мое слово, я как перед Господом говорю: ты дана жизни Господом — только для сего. И великим грехом твоим будет — грех отказа «от себя». Помни! Всегда помни. Тебе будут великие радости, ты их узнаешь, — радости твоего творчества. Таких чутких — нет вообще, это исключительно-редкое явление, может быть раз в веках. Поверь же мне. И ты поймешь, почему я так счастлив, тебя узнав. Пой же, птичка чудесная, пой, во имя Господа! Есть у тебя, что, чем и как _п_е_т_ь. Ты удивительно многогранная. Исключительно _у_м_н_а. И страшно огромно твое _с_е_р_д_ц_е. Не смущайся, не страшись: ты будешь творить, ибо тебе _н_е_л_ь_з_я_ не творить. И не сомневайся в своих силах, _н_е_ _р_о_б_е_й!!! преодолей смущенье. Иначе у тебя никогда не будет _ж_и_з_н_и. Господи, хотя бы один раз только тебя увидеть! Олюша, как бы мы говорили друг другу, как бы чутко понимали друг друга с единого взгляда, слова..!

Гуленька, близится Светлый День. И так захотелось мне послать тебе светлый пасхальный привет мой! Может быть, не сочтут это гг. цензоры проступком против установленных правил переписки, это же «Ostern — Bewillkommnungsgruss»!![145], разрешат этому освященному на Гробе Господнем пасхальному красному яичку докатиться до тебя, до твоих светлых глаз, до чистого сердца твоего! Христос Воскресе, дорогая Оля! Заочно с тобой ликуюсь, моя далекая, — и всею силою веры и чувств моих молю у Воскресшего — и всегда да Воскресающего в сердце нашем! — полного укрепления сил твоих, душевной свежести, светлой воли к труду творческому. Когда грустно станет тебе, взгляни на это радостное яичко, на этот светлый знак нашего будущего Воскресения, подумай, с каким лучезарным чувством послал я тебе этот пасхальный поцелуй-привет, — и пропадет грусть, сменится светом в сердце, — пасхальным Светом. Это яичко всегда хранилось у меня в Евангелии, с самого дня прибытия в письме из Св. Града. Когда открывал Евангелие — долго смотрел на подвешенное к травке пасхальное яичко, вглядывался в травки сухие, — в этих потомков тех далеких травинок, что _ж_и_л_и_ тогда, в Страстные Дни чудес, Слов, страданий и — _В_о_с_к_р_е_с_е_н_и_я_ Христова. И как мечталось быть _т_а_м, почувствовать то, _с_в_я_т_о_е, что, кажется, так и осталось доселе на каменистой земле, в древних маслинах, в смоковницах, в злаках и лилиях полевых, в этом обилии ярких маков, в волчцах и терниях… — в солоноватом и горьковатом воздухе предгорий! Живет эта мечта во мне с юных лет. И всегда пробуждалась вёснами, манила в святые дали. Может быть с раннего детства, рожденная рассказами простых людей с нашего двора, — да, старая русская женщина, крестьянка наша… ходила в Иерусалим… — и как же _т_о_ж_е_ мечтал мой Горкин «грехи свои донести до Святой Горы»²⁵², сложить у подножия Креста! Родная, чувствуешь, какая же светлая душа русская..! — и _ч_т_о_ ее наполняет!? И — верю, хочу верить! — _е_с_т_ь_ она, светлая, и поныне, уцелела среди всей грязи и крови, какими заливали ее насильники. Вот этой-то душою, ее _с_в_е_т_о_м_ — верой, и жило-питалось творчество мое. Из русской Души родилось, живилось ею… — и останется неизменным до конца. Обманывался ли я? Не думаю. А если порой и так, то… разве в темные времена сугубых испытаний откажешься от освещающей темный путь мечты? «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман»²⁵³.