Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1

23. III.42 Родная моя, Ольгуночка… да смилуется Господь над нами, столько испытаний, страданий вынесла ты, и теперь — я же знаю, я чувствую, — ты томишься и душой, и твоей болью телесной. Я весь, всегда, каждый миг с тобой, и ты это знаешь, ты должна знать, — самое мое светлое, самое родное мое — в тебе, чудесная моя Оля, и я всеми силами души и сердца, и воли, сколько только веры во мне, молюсь за тебя, хочу, чтобы моя воля влилась в тебя, передала тебе силу одолеть болезнь, и веру — что так и должно быть. Не томись обо мне, милая моя девочка, дитя мое, я силен волей, я все преоборю, только бы ты была крепка надеждой на милость Божию, на одоление недуга. Я верю, что ничего опасного, и, Бог даст, не надо и хирургического средства; — прав ли я — не знаю, но мне думается, что волнения душевные этих недель последних — вот причина рецидива этих почечных — да по-чечных ли?! — кровоизлияний. Внушай же себе, роднушка, что это все преходящее, все должно пройти, ты должна оправиться вполне. Не томи себя мнительностью, не воображай… Я знаю _с_е_б_я, а потому и тебя знаю: мы так однородны, мы — одно. Эта ужасная мнительность все портит. Я ее знаю. Я переживал именно то, что ты испытываешь, — эту подавленность, и это… _о_н_е_м_е_н_и_е. В 34-м так было… будто и вся жизнь кончалась во мне. А это был только надуманный мною же призрак. Но это подавленное состояние очень вредило. Будь бодрой, верь мне, верь моему чувству, — странно, я как-то особенно покоен! 12–13 была ужасная тоска, но вчера и сегодня утром, когда читал мамино и твое письмо, — сам удивился, как я спокоен. А ведь ты-то для меня — _в_с_е! жизнь моя — ты это, и ты это знаешь, — и я _з_а_ _т_е_б_я_ спокоен. Детка моя, молись, — ведь ты же избранница, твоя молитва к Богу — она перед _H_и_м… Он любит тебя и Он избавит тебя от испытания. Я так верю! Олёк моя, я весь — только о тебе, весь — мольба, весь — перед Господом со своим недостоинством молиться за тебя! Я же мутный перед светом твоим, чистая, светлая, неизъяснимая Оля! Будь же бодрей, покойней, верь крепко — и будет хорошо, будет свет нам, милка, будет Божие милосердие, мною незаслуженное, но тобой — да, о, как заслуженное, ты его _в_с_я_ достойна, как редко кто. Я могу быть сам недостойным, но твое-то достойное, твое-то чистое я очень чувствую… — и я прав, все во мне говорит, что прав. Но ты же знаешь. Будь спокойна, я силен, я верю, я надеюсь, дорогая, на самое лучшее, самое радостное для нас обоих надеюсь. Писал я тебе, Олюночка, какая сила — душа! — у человека. Она может — должна! — властвовать над тленным в нем, она может чудеса с ним творить. Душой воздействуй на недуг твой, внушай себе, что ты _д_о_л_ж_н_а_ быть здорова, вливай жизнь-силу в себя! Помни, тебе дан дар — творить. Не распускайся, не страшись ничего, — со всем больным в тебе совладаешь. Да ты же сама все знаешь, умнушка моя светленькая. Если бы ты увидала меня — ободрилась бы: я крепок, я надеюсь, я заставляю себя _в_с_е_ дотерпеть, все одолеть. Читай сердцем мои слова, какие послал тебе. Сама сочиняй, сама себя веди, Душа твоя все оздоровит в тебе. Как бы хотелось мне, чтобы ты встретила в церкви Светлую Заутреню. Вспомни обо мне и похристосуйся с Ваней, а я — с тобой, родная. Зажги же пасхальную свечку, _м_о_ю_ — тебе!

24. III