Переплет

– Ну что вы копаетесь, – поторопила она, и рослая гостья бросилась к ней, расплескивая воду и звякая чашками.

– Как Милли? В порядке?

– Не задавайте глупых вопросов, – нахмурилась Середит и тут же добавила помягче: – Скоро она будет готова к вам выйти. И сразу уезжайте, чтобы успеть до снегопада.

Дверь закрылась. Повисла тишина. Горсть снежинок ударила в окно, словно птица задела крылом. Значит, оттепели все-таки не случится.

Через некоторое время дверь открылась снова. Мне стоило больших усилий не повернуться и не посмотреть.

– Пойдем, милая. – Середит вывела девушку из комнаты; та теперь была спокойна и не причитала, как раньше.

Подруги обнялись, женщина, с которой я разговаривал, от облегчения рассмеялась и тут же заплакала.

– Милли, – повторяла она снова и снова, пока Середит тщательно запирала дверь на три замка.

Живая. И уже явно не безумная. Ничего ужасного не произошло. Или все-таки произошло?

– Хвала небесам – да вы только посмотрите на нее, здоровенькая! Спасибо вам…

– Отвезите ее домой, и пусть отдохнет. Постарайтесь не говорить с ней о случившемся.

– Нет, разумеется… не стану… Милли, дорогая, мы едем домой.

– Да, Гита. Домой… – Девушка убрала со лба спутанные волосы. Осунувшееся грязное лицо было красивым. – Да, я хочу домой. – Ее голос был надтреснутым.

Гита – теперь я знал, что ее так зовут, – взяла подругу за руку и повела к выходу.

– Спасибо, – снова поблагодарила она Середит, задержавшись на пороге. Милли стояла неподвижно, лицо ее казалось каменным, как у статуи. Я нервно сглотнул. Что-то недоброе было в этом спокойствии. У меня волосы встали дыбом. Я просто сердцем чуял: что-то здесь не так.

Половица под моей ногой скрипнула, и Милли вдруг посмотрела на меня. На мгновение наши взгляды встретились, и я увидел в ее взгляде пустоту.

Женщины ушли, дверь в мастерскую закрылась. Секунду спустя я услышал, как отворилась и захлопнулась входная дверь. Дом погрузился в привычную тишину, которая стала еще глуше из-за снега.

– Эмметт? – окликнула меня Середит. – Что ты здесь делаешь?

В сумерках мои инструменты казались оловянными, серебристый мазок клея на верстаке поблескивал, как след улитки. Стопка готовых форзацев переливалась всеми оттенками серого: пепельно-розовым, пепельно-изумрудным, пепельно-голубым.

– Я, кажется, просила проверить запасы.

Сильный порыв ветра сыпанул в стекло горсть мелкого снега; сквозняк качнул натянутую проволоку над моей головой. На ней висела бумага: темные крылья, сухие и пыльные; больше страниц, чем нам когда-либо удастся переплести.

– Я проверил. И нарезал новых форзацев.

– Что? Зачем? Нам не нужны…

– Не знаю. Наверное, потому, что я умею это делать…

Я огляделся. На полке лежали свернутые рулонами переплетные ткани, сложенные поленницей, как бревнышки, темные и мрачные в полумраке. В нижнем шкафу мы хранили сафьян, шкатулку с кожаными обрезками, флакончики с краской. А рядом, в шкафчике со сломанной дверцей – надо бы починить защелку, дверь все время распахивалась, – тускло поблескивали ящики с инструментами; маленькие изящные рукоятки торчали наружу. Листы сусального золота бледными языками свисали с полок. В торце мастерской располагались прессы, еще один длинный верстак, резак, обрезные тиски.

– Не понимаю, – сказал я, – столько инструментов – и все, чтобы украсить книги, которые вы даже не продаете.

– Книги должны быть красивыми, – ответила Середит. – Неважно, что их никто не видит. Это способ почтить человека… что-то вроде ценных предметов, которые помещали в гробницы в прежние времена.

– Но ведь настоящее переплетное дело – то, чем вы занимаетесь в запертой комнате, верно? Вы там делаете книги для людей. Но как?

Она шевельнулась, но когда я взглянул на нее, снова стояла неподвижно.

– Эмметт…

– Я никогда не видел…

– Скоро увидишь.

– Вы все время твердите…

– Не сейчас! – Она зашаталась и села на стул у печи. – Прошу, Эмметт, не сейчас. Я устала. Ты даже представить не можешь, как я устала.

Я прошел мимо нее к запертой двери и провел ладонью по трем запертым замкам. Сделать это оказалось непросто. Мне так хотелось отдернуть руку, что заболело плечо. За моей спиной стул Середит царапнул по полу – она повернулась и смотрела на меня.

Я не шевельнулся. Казалось, стоит подождать, и страх уйдет; тогда я буду готов. Но он не ушел. А под ним, подобно болезни, о которой я и не подозревал, таилась черная печаль, чувство утраты столь сильное, что хотелось рыдать.

– Эмметт.

Я развернулся и вышел.

В последующие несколько дней мы не говорили о случившемся, а обсуждали лишь домашние дела и погоду, взвешивая каждое слово, как люди, ступающие по тонкому льду.

IV

Мне снился огонь. Открыв глаза, я заморгал, отгоняя полыхающий красный свет. Я был во дворце, в огненном лабиринте; меня окружали языки пламени, высокие и раскаленные, и нечем было дышать. На миг мне показалось, что в горле все еще першит от дыма, но в комнате было темно, и, сделав полный вдох, я ощутил тонкий металлический запах снега. Я сел, потирая глаза.