Переплет

– Середит! Откройте дверь. Проклятье, откройте же эту чертову дверь!

Меня схватили за воротник и оттащили. Я закашлялся и чуть не упал.

– Не подпускайте его. Вперед.

Державший факел зарычал и шагнул к дому. Я тщетно пытался вырваться. Лопнул шов на рубахе, и я чуть не повалился в пространство между пламенем и дверью. Сильный запах масла ощущался на языке. Масло пропитало мои брюки, запачкало ладони; я мог вспыхнуть от малейшей искры. Пламя факела замелькало перед глазами: плюющееся, когтистое, языкастое.

Пятясь, я уперся в дверь. Идти было некуда.

Мужчина поднял факел, как посох, и, чуть наклонив, поднес к моему лицу. Затем опустил. Пламя трепыхалось, почти касаясь стены; оно было так близко, что я мог до него дотянуться.

– Нет.

Мой голос был чужим. Кровь поднялась и запела в висках, как полноводная бурлящая река, – так громко, что я перестал слышать свои мысли.

– Сделаешь это, и я прокляну тебя, – проговорил я, и во внезапно наступившей тишине мне почудилось, будто к моему голосу примешивается еще один, идущий из самих глубин моего существа. – Убьешь огнем – сам умрешь от огня. Будешь жечь ненавистью – сам сгоришь.

Никто не пошевелился.

– Сделайте это, и кровь с пеплом навек запятнают ваши души. Чего бы вы ни коснулись, все посереет и увянет. Кого бы вы ни коснулись, тот заболеет, лишится рассудка или умрет.

Послышался звук: далекий, слабый, словно что-то приближалось. Но голос не желал замолкать.

– Вы закончите свои дни всеми презираемые, одинокие, – продолжал я. – Вам не будет прощения.

Вокруг меня, как круги на воде, разливалась тишина, заглушая шипение ветра и глухой рокот пламени. Потом эту тишину разбил звук, похожий на шум листопада или треск рассохшегося дерева.

Мужчины неотрывно смотрели на меня. А я в свою очередь посмотрел в глаза каждому, но это был не я – сквозь меня смотрел кто-то другой, обладатель голоса.

Я поднял руку решительным жестом пророка.

– Ступайте.

Зачинщик заколебался. А тихий шорох, который я принял за шум листопада, усилился, превратился в барабанную дробь, затем в шипение и, наконец, в рев.

Дождь.

Он лился сплошной стеной, внезапный, как атака из засады.

Дождь ослепил меня, за считаные секунды промочил волосы и одежду до нитки. Ледяная вода бежала по затылку и прыснула из носа, когда я стал потрясенно отфыркиваться.

Мужчина сунул факел под крышу, но налетевший ветер плеснул на пламя дождем, и оно погасло.

Я наклонил голову, пытаясь отдышаться; струи дождя лупили меня нещадно. Раздались крики – несколько испуганных, сдавленных воплей – и звуки спотыкающихся шагов в темноте.

– Он вызвал дождь! К черту старуху, пошли отсюда… Колдун!

Вода застлала глаза, и я увидел лишь смутные тени, бежавшие прочь и исчезавшие во тьме, словно призраки. Они звали друг друга, откликались и чертыхались, спотыкались, падали и снова поднимались на ноги. Затем до меня донеслось далекое ржание лошадей, и шум стих.

Я промок насквозь. Болото за домом шипело и рокотало под струями дождя. Тростниковая крыша вела собственную песнь; ветер гудел в разбитом окне. Пахло глиной, камышами и талым снегом.

Меня пробрала дрожь, и я подался вперед, словно готовясь к схватке с невидимым противником. Справившись с ознобом, сморгнул воду с ресниц и сдул струйки дождя с верхней губы. Тьма рассеялась, предметы обрели дрожащие серебристые очертания: амбар, дорога, горизонт.

Я развернулся и заглянул в окно. Мне все еще было страшно поворачиваться спиной к бескрайней пустоте, где была дорога, хотя я слышал, как мужчины уехали. Волоски на шее встали дыбом.

– Середит? – тихо позвал я. – Никого нет. Впустите меня.

Видел ли я ее на самом деле или мой мозг вообразил, что призрачное пятно в темноте – это она? Протер глаза и попытался разглядеть контуры ее фигуры. Переплетчица никуда не делась: так и сидела на лестнице. Я попытался просунуть голову в окно, держась подальше от торчащих осколков.

– Середит, опасность миновала. Откройте.

Она не шевельнулась.

Не знаю, долго ли я там стоял, повторяя одно и то же, словно пытался приманить испуганное животное. Мой голос слился с шепотом дождя. От холода я впал в подобие полусна, где сам был и болотом и домом, но вместе с тем остался собой; я обратился в скользкое мокрое дерево, в вязкую глину… Когда наконец она отодвинула засов, я совсем задубел и не сразу смог пошевелиться.

– Ну заходи же, – произнесла Середит.

Прихрамывая, я зашел в дом и встал в коридоре. Вода текла с меня ручьем. Середит рылась в буфете; я слышал, как она несколько раз чиркнула спичкой, пытаясь зажечь лампу. Я подошел и тихонько отобрал у нее коробок. От моего прикосновения мы оба вздрогнули. На нее я осмелился взглянуть, лишь когда пламя разгорелось и я накрыл его стеклянным колпаком.

Она дрожала, волосы свалялись в колтуны, но по слабой улыбке я понял: старуха узнала меня.

– Середит…

– Знаю, сынок. Пойду-ка я прилягу, иначе ждет меня могила.

Я кивнул, хотя собирался сказать совсем другое.

– И ты тоже ложись, – сказала она и поспешно добавила: – Они точно уехали?

– Да.

– Вот и отлично.