Но больше ничего сказать не успеваю, меня прерывает рука на моем плече и насыщенный аромат кофе из стаканчика, появившегося у меня прямо перед носом. Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть, кто там, что абсолютно не обязательно – эти ухоженные руки с чуть сморщенной от старости лет кожей я узнаю уже из тысячи, так часто я их видела за последнюю неделю. Элизабет Николсон, любимая матушка моего мужа, души в нем не чающая: черная грива в которой основательно проявилось серебро после последних событий. До этого ярко-голубые, словно летнее небо, глаза сейчас будто обесцветились, стали блеклыми, потухшими, от недосыпа проявились синяки под глазами, и сама она стала выглядеть лет на десять старше своего возраста. Вот, что горе и беспокойство за ребенка делает с людьми.
- Не надо ей ничего говорить Дженни, - она смотрит пустым взглядом на эту женщину, и я вижу, как трясутся ее руки, то ли от усталости, то ли от сдерживаемой злости. – Она вообще не имеет никакого права знать о нем ничего. Уходите, мисс Уайт и больше не появляйтесь здесь, по-хорошему прошу.
- Да как вы!? – вновь поднимает визг Мелисса, тыкая пальцем в уставшую мать. – Это из-за вас он женился на этой дешевой курице, и именно из-за вас он сейчас лежит в той койке, ведь если бы не ваше решение, то он бы не должен был возвращаться домой к ней! И его бы не сбил водитель!
У меня словно алая пелена перед глазами поднимается, я не помню, как оказываюсь рядом с этой женщиной, не помню, как моя рука поднимается и опускается уже на ее щеку. Лишь вижу, как голова блондинки дергается, и чувствую, как ладонь моя горит пламенем.