- Послушай меня внимательно, сука, - рычу я ей в лицо, пока она смотрит на меня испуганными зелеными глазами, держась за лицо. – Не смей больше и слова молвить в сторону мамы, слышишь меня. Она виновата!? Да если бы тебя не заботили лишь его деньги, глядишь вам бы все позволили, но нет, жадная эгоистичная дрянь, ты сама во всем виновата. И то, что он женат не на тебе, и то, что он сейчас лежит там без сознания, все это твоя вина. Ты могла измениться ради него, но нет, куда там, шмотки и косметика тебе важнее мнения его любимой матери о тебе; ты могла бросить его после свадьбы и найти другого, но тоже нет, решила стать любовницей и забирать все его свободное от работы время. А теперь ты еще и его маму обвиняешь в том, что это ее вина, что ее любимый сын сейчас в тяжелом состоянии и не известно очнется ли!? Вали нахер отсюда, пока я твою рожу всю не исполосовала и все твои наращённые волосы не повыдирала, и не смей даже приближаться к больнице и к его семье!
Плевать я уже хотела на то, как на меня здесь смотреть будут, унижать Элизабет я не позволю – она единственная, кто по-доброму ко мне обращалась, заменяя мне маму, которой уже очень давно со мной нет.
- Миссис Николсон, - я оборачиваюсь к ней, вижу бледное как полотно лицо, и слезы в уголках глаз. – Не слушайте ее пожалуйста, вы ни в чем не виноваты. Все будет хорошо.
Я забираю у нее стаканчики с кофе и чаем, ставлю их на стул, что стоял не подалеку и позволяю себе обнять эту хрупкую женщину.
- Все будет хорошо, обещаю вам, Джим поправится, вы же знаете, он сильный. Ваш сын самый сильный на свете, он выздоровеет.
- Ты ведь не бросишь его, если вдруг его ноги.. – Она крепко вжимается в меня, сдавливая меня руками, будто тисками. И откуда в ней столько силы.
- Ни за что не брошу, - я осторожно поглаживаю ее по спине, забирая всю ее дрожь. – Я поставлю его на ноги. Клянусь вам.
- Как мама? – он отворачивает голову к окну, пока я вглядываюсь в его ожесточившийся от болезни профиль.
- Ты бы с ней поговорил, она ведь тебе лучшего желает, - я вздыхаю. – Знаю, что этого брака никто не хотел, у нас тобой своя жизнь была, но ведь Элизабет как лучше для тебя хотела.
- Это ты-то лучше? – он усмехается, а глаза его вновь становятся злыми и там, на дне этой серой бездны горит адским пламенем ненависть. – Не смеши меня. Слабая, бесхребетная, девчонка, что ты вообще умеешь кроме уборки и готовки? Изредка показывать свои зубки? Или ты настолько хороша в койке и мне стоит начинать жалеть, что я не успел проверить? Ты своим согласием мне жизнь испоганила, ты понимаешь это своим крошечным мозгом или нет!? Вряд ли, куда уж там, послушная собачка своего жадного до власти папаши не может иметь мнения, твои извилины вообще там наверно заржавели.
Он рычит. Буквально рычит. По-звериному. И рык этот полон боли и ненависти, и отчаяния. Бьет по самому больному. И я чувствую, как жгучие слезы заслоняют мои глаза, все расплывается, но я стискиваю зубы, прикусываю щеку изнутри, ощущая металлический привкус крови на языке, лишь бы не показывать ему своей слабости. Только не перед ним. Не заслужил.
Терпи, Дженнифер, просто терпи.