Переплетения

При мысли о Веронике и Хеле Шацкий почувствовал укол какого-то чувства. Вина? Не совсем. Скорее грусть. В его жизни все уже случилось. Он уже никогда не будет молодым и не полюбит любовью двадцатилетнего юноши, не считаясь ни с чем. Эмоции навсегда станут вторичными. Что бы ни случилось, он останется – хоть пока и в среднем возрасте, будет лишь стареть – человеком с прошлым, бывшей женой и дочерью, с изъяном, который виден каждой женщине. Одну из них он, вероятно, привлечет по расчету – неплохо выглядит, не толстый, имеет постоянную работу, с ним можно поговорить. Может, и он кого-нибудь одобрит. Все же легче жить вдвоем, чем в одиночку. Но разве кто-нибудь сойдет с ума от любви к нему? Сомнительно. Или он обезумеет? Шацкий горько улыбнулся, ему захотелось плакать. Возраст, жена, дочь – все, вместе взятое, казалось приговором, неизлечимой болезнью. Диабетику нельзя есть пирожных, человеку с высоким давлением нельзя лазить по горам, а Теодору Шацкому нельзя влюбляться.

Она прикрыла ему глаза руками.

– Грошик за твои мысли, – шепнула она.

Он только покрутил головой.

Она прижалась к его спине.

– Это так несправедливо, – сказал он, наконец.

– Эй, не преувеличивай, – бросила она с деланой веселостью.

– Но это чуть больше, чем ничего.

– Меня не интересует «чуть».

– Не всегда удается больше. Может, никогда.

– Ты пришел, чтобы мне это сказать?

Он минуту колебался. Хотелось соврать, как обычно. С некоторых пор это так легко получается.

– Да. И дело не только в… – он понизил голос.

– В твоей семье?

– Произошло кое-что еще, не могу рассказать тебе подробности, но я оказался вовлечен в мрачную аферу и не хочу тебя в нее вмешивать.

Она оцепенела, но не отпустила его.

– Ты что, принимаешь меня за идиотку? Почему не скажешь правду? Что влюбил меня в себя ради забавы, это была ошибка, и теперь тебе следует заняться женой? К чему фигня? Сейчас ты начнешь говорить, что работаешь для правительства.

– В определенном смысле это правда, – он улыбнулся. – И клянусь: я не вру. Боюсь, тебя могут использовать, чтобы попасть в меня. Что касается влюбленности, поверь, все совсем по-другому.

Она сильнее прижалась к нему.

– Но ты останешься на сегодня? Хотя бы это ты мне должен.

Он воображал себе эту сцену во всех возможных вариантах, но такого сценария не предвидел. Шел за ней через прихожую в спальню, и внезапно ему ужасно захотелось смеяться. Ты топчешься, подумал он. Топчешься, как сатир с кривыми волосатыми ногами. Топчешься, как вечно возбужденная обезьяна конобо с красным задом. Топчешься, как старый пес, почуявший суку. Топчешься, как идиот среднего возраста. В тебе теперь нет ничего человеческого.

Когда она открыла дверь в спальню и кокетливо улыбнулась, ему пришлось сильно укусить себя за внутреннюю сторону щеки, чтобы не разразиться смехом.

Они были очень деликатны и искали друг друга, словно школьники, а не как взрослые люди, собирающиеся в постель. Расстегивая пуговички ее шортов, глядя, как она поднимает ягодицы над кроватью, чтобы их с себя снять, как потом стягивает через голову ти-шорт с репродукцией «Полуночников» Хоппера, он чувствовал лишь холодное любопытство. А через минуту, лежа нагишом рядом с ней и глядя на ее тело, вообще перестал что-либо чувствовать.

Он был поражен. Знал, что она привлекательна. Молода. Аппетитна. Что она иная. Прежде всего, иная. Он замечал, как мужчины оглядываются ей вслед. Стократно воображал себе все фрагменты ее тела. А теперь, когда это тело лежало перед ним в надежде на секс, оно стало ему совершенно безразлично. Он был поражен, внезапно осознав, что может не оправдать себя как мужчина. Его тело не хотело ее тела, с явным равнодушием относясь к усилиям, предпринимаемым для этого мозгом. Его тело не желало изменять. И если бы не мысль, что из этого ничего не получится, все, возможно, пошло бы по-другому. Но эта мысль, самая страшная из всех, которые могут возникнуть у мужчины, привела к тому, что он оцепенел. К сожалению, не в своих ключевых областях. Его заполнили наполовину паника, наполовину стыд. Места для желания не осталось.

Ему хотелось исчезнуть.

Наконец, она заставила его на нее поглядеть. Поразительно, но она улыбалась.

– Эй, дурачок, – сказала она. – А ты знаешь, что я могла бы лежать рядом с тобой неделями и чувствовала бы себя счастливейшей женщиной на земле?

– Я болен, – простонал он уныло. – Принеси мне лезвие. Я не хочу жить.

Она рассмеялась.

– Ты глупый и скованный, будто гимназист. Прижмись ко мне, и проспим так несколько часов. Я столько дней мечтаю проснуться рядом с тобой, а ты никак не хочешь этого понять.

Он не понимал. Хотел умереть. Она заставила его лечь на бок, вжалась в него спиной и заснула почти сразу. Удивительно, но и он, размышляя, спит ли она достаточно крепко, чтобы удрать от нее, понемногу погрузился в сон.

Очнулся через несколько часов, вспотевший от душной ночи. В первую минуту не мог понять, где он. Перепугался. Но только в первую минуту.