Переплетения

– Еще один блеф.

Он вздохнул и отодвинул пустую тарелку. Соус был так хорош, что ему захотелось вытереть пальцами тарелку. Поэзия. Он задумался, не пора ли перейти к демонстрации силы. Подошел официант, у которого он заказал две маленьких черных и порцию тирамису. Шацкий отказался от десерта. Очередная ошибка; так он показал, что боится. Нужно еще немножко придавить его – и делу конец.

Шацкий огляделся. Несмотря на обеденную пору, в ресторане было довольно пусто, большинство посетителей занимали места снаружи, отсюда почти невидимые. В их части зала было еще двое деловых людей в дорогих, но безвкусных костюмах, разговаривающих о чем-то, что мелькало на экране ноутбука. Парочка тридцатилетних туристов за пиццей, вероятно, иностранцев; когда те повышали голос, он различал английские фразы. Одинокий клиент в льняной рубашке, поглощенный чтением газеты.

Официант принес кофе. Он досыпал в чашечку две чайные ложки тростникового сахара и тщательно размешал. Получилась жидкость с консистенцией «коровки», забытой в автомобиле в жаркий день. Он сделал маленький глоток.

– Блеф, вы говорите… Послушайте меня. Я бы мог сейчас вынуть оружие, которое у меня при себе, и застрелить вас. Так просто. Было бы немного шума, замешательство, пресса, громкое следствие. Говорили бы, дескать, мафия, сведение счетов, что вы наступили кому-то на мозоль. Выяснилось бы, что вы не такой кристально чистый, как все думали. Появилась бы странная запись. В конце концов, наверху пришли бы к выводу, что лучше в этом деле не ковыряться. Конечно, я никогда бы ничего подобного не сделал – это глупость. Но теоретически мог бы.

Шацкий одним глотком выпил кофе, снял салфетку с коленей, сложил ее и положил на край стола.

– Это самый идиотский блеф, который я слышал в своей жизни, – сказал он. – Мне искренне жаль, что вы настолько спятили. Если что, охотно помогу найти вам специалиста: последнее время я часто общаюсь с психологами. Во всяком случае, мне пора. Спасибо за обед, надеюсь, мы больше не встретимся.

Теодор Шацкий отодвинул стул.

Он вынул из кобуры под мышкой небольшой пистолет, снабженный фабричным глушителем, и приставил его к сердцу прокурора.

– Сидеть, – шепнул.

Шацкий побледнел, но продолжал держать фасон. Медленно придвинул стул к столику.

– Не знаю, насколько вы безумны, – сказал он спокойно. – Но все же не настолько, чтобы убрать меня при свидетелях.

– А что, – спросил тот, мягко улыбаясь, – если тут нет свидетелей? Что, если вокруг только мои люди?

Как по команде, парочка иностранцев, клиент в льняной рубашке и два бизнесмена подняли головы и весело помахали Шацкому. Прокурор посмотрел в сторону бара. Официант помахал, как и все.

Он снял предохранитель и крепко прижал пистолет к груди прокурора. Знал, что на белой рубашке останется след и запах дыма. И хорошо, пусть запомнит.

– У вас еще есть вопросы? Вы не хотите снова сказать, что я блефую? Или определить, насколько я спятил?

– Нет, – ответил Шацкий.

– Великолепно, – сказал он, спрятал пистолет в кобуру и встал из-за столика. – Я не жду от вас деклараций. Знаю, что это было бы для вас унизительно. Но верю, что это наша последняя беседа.

Он вышел, дав знак мужчине в льняной рубашке заплатить по счету. Когда он шел к автомобилю, поднялся сильный ветер, и на задымленный город упали первые крупные капли, предвещающие ливень. Где-то близко ударила молния.

4

Он был мокрым от пота и дождя, когда стоял на коленях в туалете районной прокуратуры Варшава-Центр. Его тошнило. Он не мог сдержаться. Уже вернул кофе, канеллони и артишоки на гриле, и завтрак; из горла текла щиплющая желчь, а он все не мог избавиться от судорог. У него кружилась голова, мелькали темные пятнышки перед глазами. Наконец удалось набрать воздуха, спустить воду и сесть на полу туалета. Он оперся лбом о холодную глазурь и попытался дышать медленнее. Была отвратительная отрыжка, но на этот раз удалось остановить опустошение желудка. Он снял заблеванный галстук и бросил его в корзину у раковины. Еще несколько вдохов. Встал, потом на ватных ногах вернулся в кабинет и запер двери на ключ. Ему нужно подумать.

Поднял трубку, чтобы позвонить Олегу, но снова положил ее, не набрав номер. Во-первых, об этом нельзя никому рассказывать. Никому. Не было никакого разговора в итальянском ресторанчике, не было «Одесбы», никто никогда не вытирал конец дула о его рубашку, на которой все еще виден слабый коричневый след. Он придумает, как добраться до жопы этих сукиных сынов, когда-нибудь разнесет их в пыль, но сейчас никому ни слова. Каждый, кто вступал с ним в контакт, находится в опасности. С тем, кто хоть что-нибудь узнает, может произойти несчастный случай. Одно лишнее слово может означать, что его близкие будут находиться в опасности всякий раз, когда выйдут на переход по зеленому сигналу светофора. Вероника, Хелька, а также Моника. Вот именно, Моника! Нужно побыстрее завершить этот постыдный роман, чтобы лишить их орудия шантажа.