Переплетения

– Хенрик после этих встреч был в ужасном состоянии, – тихо добавила Ядвига Теляк, всматриваясь в Кузнецова. – Мне казалось, что после каждого сеанса ему становилось хуже. Я говорила, чтобы он прекратил, но он объяснил, что так и должно быть, что перед выздоровлением кризис углубляется.

– А пани знала, кем был Цезарий Рудский?

– Нет. Тогда нет.

– A когда пани об этом узнала?

– Незадолго до расстановки. Чарек пришел ко мне, представился… Вызвал всех духов из прошлого. Действительно всех. Рассказал, что сделал Хенрик, и что они собираются с ним сделать. Говорил, оставят его в покое, если я этого захочу.

Она замолчала, прикусив губу.

– И вы захотели?

Она отрицательно покачала головой.

– Вы правы, целью этой «терапии» не была терапия, – быстро подхватил Рудский, также и для того, чтобы отвлечь внимание прокурора от Теляковой. – Вначале я хотел узнать, действительно ли он виновен в гибели моего сына. Кое-какая информация имелась, но я хотел убедиться. Сволочуга признался мне на первом же сеансе. Конечно, он все обстроил, может, боялся, что пойду в полицию, но его признание было однозначным. Потом… Не буду говорить о подробностях, но моей целью стало вызвать у Теляка как можно большее чувство вины за смерть дочери и внушить ему, что если он добровольно уйдет из жизни, это поможет спасти его сына. Что, впрочем, было правдой.

– А о Камиле, вашем сыне, вы позже разговаривали?

– Нет. Наверное, мы могли бы, если бы я нажал, но я опасался, что буду не в состоянии, и сосредоточился на его родителях и нынешней семье, несколько раз вбрасывал то, что могло усилить его чувство вины. Про себя я думал, что так смогу им манипулировать, чтобы он покончил с собой без расстановки, но сволочуга крепко держался за жизнь. Спрашивал, когда ему станет лучше. Бог свидетель, это были тяжелые для меня минуты.

В конце концов, я приготовил расстановку. Долго писал сценарий, разные варианты, в зависимости от возможного поведения Теляка. Я десятки раз анализировал сеанс, который привел к самоубийству пациентку Хеллингера из Лейпцига, искал наиболее сильные эмоции и слова, которые их вызывают. Я должен был заниматься всем этим всухую, ведь практическая проверка на людях была бы невозможным делом и жестокостью. Мы с Басей пришли к выводу, что этому трусу легче проглотить порошки – вряд ли он решит повеситься или перерезать себе вены. Поэтому в случае прекращения терапии мы в наихудший для него момент подсунули бы таблетки, чертовски сильные.

– Мы шли по коридору, – внезапно вмешалась Ярчик, не считаясь с укоризненным взглядом мужа. – Я еле живая, он с серым лицом, сгорбленный и удрученный, голова упала на грудь. Мне стало жаль его на минуту, захотелось отказаться, сказать ему, чтобы он держался. Но я вспомнила Камиля, своего первородного сына, собралась и сказала, что мне жаль его из-за детей, и что на его месте я предпочла бы умереть, чем с этим жить. Он признался, что тоже об этом думает. О том, как все осуществить. Я ответила, что предпочла бы таблетки. В моем случае это было бы просто, я и так пользуюсь сильным успокаивающим, достаточно принять их побольше. Сказала, что это прекрасная смерть: заснуть спокойно и уже не проснуться. Он взял у меня пузырек.

Ярчик замолчала и испуганно взглянула на мужа, который прошелся ладонью по своим седым волосам – Шацкий подумал, что сам использует аналогичный жест, когда устает, – и продолжил рассказывать о своем плане изощренного убийства.

– Я бы не стал об этом говорить, если б не чертов диктофон и его мания все записывать, но раз так вышло, обязан. Идея с Ханей, изображающей умершую дочь Телям, была несколько театральной, – Квятковская посмотрела на отца взглядом, не оставлявшим сомнения, что «несколько» не то слово, – однако я решил, что это станет последней каплей. Теляк побежит в ванную, примет лекарство, и конец. Месть свершится.

Теодор Шацкий слушал с притворным спокойствием. Он достаточно владел собой, чтобы не показать отвращения. Но снова почувствовал, что его тошнит. Неприязнь к Рудскому он ощущал почти физически. Трусливый старик, думал он. Хотел отомстить Теляку, мог бы его пристукнуть, закопать тело в расчете, что удастся все скрыть. Обычно удается. А он нет, втянул в это жену и дочь, уподобляясь Теляку, втянул и Каима. Зачем? Чтобы размыть ответственность? Переложить ее на других? Черт его знает.

– Можете себя поздравить, – с сарказмом произнес он. – Хенрик Теляк записал на диктофон прощальное письмо для жены, где говорит, что собирается покончить с собой из-за Бартека, затем вернулся к себе и принял лекарство. Весь пузырек. Ему почти удалось.

Цезарий Рудский, казалось, был изумлен.

– Как это? Не понимаю… Но тогда почему…