Переполох

— Охъ, охъ! А у меня даже подъ сердце подкатило. Милушка, да нтъ-ли у тебя тхъ капелекъ, что ты мн давала тутъ какъ-то?

— Гофманскихъ? Вс до капельки выпила. Да чего вы безпокоитесь-то? Перепись… Ничего тутъ страшнаго нтъ. Я помню… Десять лтъ тому назадъ она была въ Петербург… Тутъ счетчики по домамъ ходятъ. У васъ счетчикъ былъ?

— Охъ, не знаю! Лицо такое серьезное. Вотъ оставилъ бумаги и говоритъ: чтобы непремнно къ пятниц къ десяти часамъ утра.

— Ну, счетчикъ былъ. Молодой или старый? — спрашивала жилица.

— Охъ, милушка, и не разглядла я. Съ дворникомъ былъ, съ Кондратьемъ. Только я выпила рюмочку передъ обдомъ и стала треску сть — вдругъ онъ…

— Все таки изъ себя интересный?

— Ахъ, херувимка моя, да я и треской-то чуть не подавилась съ перепуга. До того-ли мн было.

— Ршительно тутъ ничего нтъ страшнаго. Напротивъ… Если молодой и интересный кавалеръ… Гд листки-то у васъ? Покажите-ка мн листки-то.

— Вотъ…

Старуха протянула пакетъ. Жилица съ папильотками на лбу присла рядомъ съ ней на сундукъ, вынула изъ пакета листокъ и принялась его разсматривать, говоря:

— Тутъ описаніе жизни, личности и кто въ какихъ отношеніяхъ… Кому сколько лтъ и кто какого поведенія. Трезваго, такъ и пишите трезвый, выпивающій — ну, выпивающій. Такъ и обозначить слдуетъ. Двица — такъ двица и надо ужъ обозначить, настоящая двица или такъ… Вотъ Аимья слесариха говоритъ, что она жена Ивана Пареныча. А какая она жена! Тутъ ужъ какъ на духу, надо все до капельки обозначить. Матрешка моя сосдка разсказываетъ всмъ, что она блошвейка безъ мста. А какая она блошвейка? Мы очень чудесно знаемъ. Вотъ вы и обозначьте, — тараторила жилица и принялась читать листокъ. — Да вотъ напримръ… Имя и фамилія? Вотъ вы и пишите хоть-бы про себя: «Мара Птунникова». «Сколько лтъ отъ роду?» Сколько вамъ лтъ?

— Охъ, забыла, милая! Почемъ мн знать! Забыла..- отвчала старуха.

— Ну, ужъ это такъ нельзя. Должны правильно отвтить. А то штрафъ… — сказала жилица. И лучше ужъ говорить больше. Ну, семьдесятъ три. Труднаго-то тутъ ничего нтъ.

Старуха заискивающе взглянула на жилицу и сказала:

— Такъ вотъ ты, милушка, и напиши мн. Ты вдь грамотная. А я тебя за это кофейкомъ попою.

— Я? Я и написала-бы, вамъ. да вы знаете, какъ я пишу? Словно слонъ брюхомъ ползалъ. Напишешь а потомъ и сама не разберешь, что написала, такъ гд-же счетчику-то! — отвчала жилица, — А вы Финогена Михайлыча попросите. Онъ вдь изъ писарей.

У успокоившейся было старухи Птуиннковой голова опять затряслась.

— Милая, — заговорила она, — Финогенъ мужчина корыстный. Попроси-ка его написать, такъ онъ и денегъ запроситъ, и угощеніе ему съ пивомъ и кильками, на перья и чернила ему дай, да и за квартиру онъ недоплатить. Охъ, знаю я его! Лучше ужъ дворнику дать.

Старуха поникла головой и, чуть не плача бормотала:

— Бдная я, несчастная, беззащитная сирота! И придумали же эту перепись несчастную!

III

Вечеромъ пришли жильцы старухи Мары Алексевны Птунниковой, узнали о врученныхъ ей счетчикомъ переписныхъ листкахъ и загалдли о переписи. Жильцы у ней были большею честью мужчины, почти вс работающіе по фабрикамъ. Женщинъ было всего четыре: дв прачки-поденщицы, двушка, именовавшая себя блошвейкой и барышня въ папильоткахъ. Вс жильцы приходили въ кухню къ старухи Птунниковой и разсматривали переписные листки. Вс безъ исключенія отнеслись къ переписи подозрительно.

— Надо чего-нибудь ждать посл этого… — неопредленно сказалъ ей слесарь Титовъ.

— Да ужъ будьте покойны, напретъ, — отозвался старикъ разсыльный Тимофевъ.

— Пропишутъ… — закончилъ нарядчикъ Семеновъ, мрачный мужчина съ бльмомъ.

Птунникову даже подергивало, когда она слушала эти рши.

— Да чего ждать-то? Что напретъ-то? — тревожно спрашивала она.

— А тамъ потомъ что-нибудь да обозначится, — опять уклончиво отвчали ей.

Прачка-поденщица Устинья Потаповна въ мужскихъ сапогахъ проговорила:

— Вотъ онъ кофей-то. Недаромъ онъ на гривенникъ фунтъ вздорожалъ.

— Очень просто….- кивнулъ слесарь Титовъ. — А ты думала, какъ? И еще вздорожаетъ.

— Ну?! Поди ты… Вдь ужъ и такъ теперь за полтинникъ-то горохъ въ кофей мшаютъ.

— Ничего не обозначаешь. Подмшаютъ и еще что-нибудь.

— Кофей что! Кофей — Богъ съ нимъ. Да не особенно я его много и пью, — сказала старуха Птунникова. — А я думаю, не опасаться-ли мн чего другого.

— Чего-же другого-то? — пробормоталъ Титовъ. — Квартирный налогъ платишь — ну, и ладно.

— Охъ, семь рублей, голубчикъ! Вотъ посл новаго года опять придется.

— А я думаю, бани вздорожаютъ, — сказала вторая прачка Наумовна. — На дняхъ я была въ баняхъ, такъ сторожиха стращала, что вмсто гривенника двнадцать будутъ брать.

— Да вдь съ вникомъ и теперь одиннадцать.

— А тогда будетъ съ вникомъ тринадцать.

Сторожъ прислъ на сундукъ и произнесъ:

— Вся эта перепись теперича, я думаю, для того, чтобы узнать, по скольку на душу водки выпивается изъ винныхъ лавокъ, потому и въ газетахъ писали, что будто-бы меньше пьютъ.

— Мели больше, — пробормоталъ нарядчикъ, все еще при свт лампы просматривавшій «личный листокъ». — А нтъ-ли тутъ чего-нибудь насчетъ приписки въ мщане?

— То-есть какъ это? — спросили вс разомъ.