ему принадлежат — кому-то чужому из другого мира. Артём Гергердт не может так думать и так чувствовать. Ему нельзя.
Все чужое — мысли, чувства. И женщина, с недавнего времени поселившаяся в его в квартире, — тоже чужая. Ее здесь
быть не должно.
Вытянуть бы себя из этой воронки, вернуться к своей неинтересной, враждебной жизни, да не знает он такого средства.
Алкоголь? Сигареты? Другая баба?
Эти странные ощущения захватывают его в плен лишь на несколько секунд, а точно вечность проходит, прежде чем Гергердт
находит в себе силы оттолкнуться от стены и выйти из душа. А выходит словно в другой мир. Где двигаться тяжелее и думать
невозможно, где сам себя ловит на неуверенных движениях — уже натянув джинсы на мокрое тело, хватает полотенце,
чтобы обтереться. И отбрасывает его, конечно же, в том же легком ступоре выходя из ванной и возвращаясь туда, где
некоторое время назад оставил Раду.
— Оху… — сдерживает чуть не сорвавшийся с языка мат, отклоняясь от летящей в голову тарелки, — а вечер обещает быть
томным. Не знал, что ты такая темпераментная. И меткая. — Обходит гору битого стекла.
Интересно, в шкафу осталась хоть одна целая тарелка?
— Ты его чуть не убил! При мне! Или убил? — орет Рада. — Хоть бы дождался, пока я уйду! А потом бы делал свои «дела»!
— Прекрати! — забирает из ее рук кружку, которую, она, вероятно, тоже куда-нибудь сейчас запустит. — Иди в спальню!
— Не пойду я никуда! Может ты и баб насиловал? Ради таких своих «дел»! Может, у тебя и такие «дела» были? — истерично
выкрикивает, не задумываясь о смысле брошенных в пылу слов.
Гера жестко хватает ее за плечи, встряхивает так, что у нее клацает челюсть, закрывает ей рот ладонью.
— Замолчи, слышишь? Замолчи! Пока не наговорила того, о чем завтра будешь жалеть! Пока я не сделал того, о чем потом
буду жалеть! Я тебе сказал, чтобы ты ждала меня дома! Я тебя просил ждать меня дома! — переходит на крик, и у Рады
закладывает уши. — Отправляйся в спальню! Иди в спальню, я сказал!
Он протаскивает ее мимо барной стойки, огибает колонну и швыряет вперед к лестнице. Рада, направленная вперед его
рукой, взлетает на первые ступеньки и хватается за перила.
Ей не нужно ждать до завтра, чтобы пожалеть о том, что именно проорала Гере, совсем себя не контролируя. Она уже
жалеет. И не только о тех гадких словах, а обо всем, что случилось этой ночью. Что поехала за ним, а не подождала его в
холле или в машине! Что стала ругаться и выводить Гергердта на разговор! Что перебила кучу посуды!
Ее просто сорвало от его безразличия. Она не поняла, что между ними происходит, а он ничего не сделал, чтобы хоть что-то
объяснить. Вот и стала глупо бить посуду, с усердием вымещая на ней свою злость. Сначала случайно вышло — задела
стоявший на краю стола бокал из-под вина, — а потом намеренно. Выгребала из шкафа все, что попадалось под руку, и
бросала на пол, с извращенным удовольствием наблюдая, как стекло разлетается на мельчайшие острые осколки. Казалось:
так ей станет легче. И остановиться не могла, точно кто-то управлял ее руками и разумом, руководил ею, лишив воли.
Проводив Дружинину взглядом, Гергердт закрывает лицо руками и со стоном выдыхает воздух в раскрытые ладони. Ведет
пальцы вверх, убирая волосы со лба. Крепко зажмуривает веки и замирает на месте, ослепленный вспышкой ярости и на
мгновение дезориентированный в пространстве. И как только смог сдержаться — не ударить. Другую бы сразу по стенке
размазал.
Медленным взглядом Артём обводит кухню и часть гостиной, усыпанные разноцветными осколками. Целый калейдоскоп.
Рада постаралась сделать его мир ярче.
Он уже не чувствует того стылого ко всему равнодушия, горячие волны крови бьют в лицо, и сердце вновь стучит ровно и
сильно, а в груди ощущается жадность. Жадность и жажда. Эта необычная и знакомо-незнакомая потребность в другом
человеке. В его голосе, в прикосновениях. В Ее голосе...
Гера закуривает Richmond, свои оставил в куртке — лень доставать из кармана. Затягиваясь сладким дымом, он берет две
чашки (бокалов под вино у него теперь нет), бутылку сухого красного и поднимается в спальню. Рада, сидящая на
заправленной постели и надрывно рыдающая себе в ладони, при виде Артёма затихает.
Он садится на край кровати, ставит вино и чашки на прикроватную тумбочку.
— Артём, может, расстанемся? Как-то все у нас… не складывается... — Она отодвигается чуть дальше, подгибая под себя
колени.
— Море волнуется раз... Гениальная мысль. Тебе не понравился мой сервиз?
— Не смешно.
— И мне не смешно. Завтра купим новый. Нет, давай сразу три. Белый, черный и с цветочками. А то хрен его знает, какое у
тебя следующий раз будет настроение.
В ответ Рада улыбается улыбкой, которая больше походит на гримасу; разжимает крепко сжатые в кулаки руки; сдерживая
рвущиеся всхлипы, вытирает мокрые щеки с грязными разводами от туши.
На внутренней стороне ее ладоней Артём замечает следы от впившихся ногтей.