Пересеченная местность (СИ)

  Сына положили в тени дома на сдвинутых стульях. Такая грозная с виду стена с радостным шумом сдавалась плавным движениям косы. Остро пахло свежей зеленью разнотравья. Ощущение силы переходило в азарт. Дойдя до клубничной гряды, он ахнул. Казалось, ягода просто рассыпана равномерным высоким слоем и лишь для порядка прикрыта сверху резной зеленью листьев.

  Они собирали клубнику. Нещадный жар дрожал в воздухе колеблющимся маревом. Тело саднило от пота. Но раздеться было нельзя. Несметное количество паутов, оводов прочей кусающейся нечисти жгло даже через одежду, открытые части тела были в волдырях от укусов. Гимзили комары, различимые в парной мути только противно-тонким ноющим звуком, да укусами, в которых была не столько боль, сколько садистская изощренность пытки. Движимое жизненным инстинктом, силой, видимо, еще более мощной, чем его детская жажда клубники, летающее зверье платило за свое стремление жизнью, но это не отрезвляло, а напротив словно подстегивало их разномастную орду к еще большей ярости атак. Звенела сплетенная из какофонии звуков предельно режущая слух нота, той высоты, за которой исчезает человеческое восприятие. Что это было? Жужжание крыл или жара переплавившись через мыслимые пределы, обратилась в звук? И рвущийся сквозь все это плачь ребенка. Закутанный в пеленки он не мог даже отмахнуться. Они занавесили его марлей, но она плохо спасала. Беззащитное личико его было один сплошной волдырь. Еще не успев пожить, он уже платил... Платил по родительским счетам.

  Почему они не уехали тогда? Не бросили все? Что это было? Не жадность - точно. Что-то сродни долгу? Или слепой инстинкт? Так зверь, попавший в фары, уже не в силах выскочить из полосы света. Работали, как заведенные, ожесточенно и беспорядочно молотя руками по телу, прерываясь лишь, чтобы успеть бросить в ведро одну-две ягоды. Они остановились только тогда, когда собирать клубнику было уже некуда. Корзина, два старых ведра, найденных в саду, сумка - все было полно с верхом.

  В электричке было невыносимо душно. Потные спрессованные в одну липкую массу тела, слабо мерцающие взглядами изможденных животных. Он видел свою, стиснутую со всех сторон, жену. С двумя ведрами в руках, которые она не могла поставить, с сумкой через плечо, ремень которой уродливо перекосил, подчеркнув, ее маленькие слабые груди, жалко прилипшие ко лбу жидкие волосы, распаренное клубничного цвета лицо. Он вспоминал, глядя на нее, ту силу желания, ту жажду ожидания, с которой он хотел женщину. Пусть не именно ее, - женщину. Но значит и ее. С еще большей, чем клубничная, страстью, он представлял себе, как это будет в распаленных юношеских мечтах. О чем мечтал он? Об этом?

  Дома первым делом вымыли и убаюкали измученного сына. Вымылись сами. Глаза слипались не столько от усталости, сколько от ада прошедшего дня. Но на кухне ждала клубника. Оставлять ее до завтра было нельзя. Ягода перестояла и на жаре могла скиснуть. До глубокой ночи они, сидя друг против друга тупо, механически обрывали зеленые шляпки. Руки были липки и ярко-красны от сока. Он не попробовал ни одной ягоды. Сидел, склонившись, обрывая шляпки, вспоминая, как мечтал когда-то: о целом ведре клубники - Вот оно! Ведро. И думал, до чего уродлива она, бесформенная, как картофельные клубни. Может поэтому и клубника? Есть ли еще столь нелепая по форме ягода? Аккуратная брусника, звонкая в своей округлости клюква, волшебно сложные, но такие законченные малина и ежевика, обтекаемая, как маленький солнечный дирижабль, облепиха, даже у ближайшей сестры - земляники: каплевидная законченность формы. А эта? Какие-то раздутые, похожие на носы нарисованных алкоголиков, волдыри.

  Так сбылась мечта.

  С женой же он развелся только через пять лет. Вдоволь насладившись перед этим и ролью обманутого мужа, и ролью ответчика в судах. А из всего родительского имущества, неосмотрительно переписанного на него после их отъезда, "Именем Российской Федерации..." ему был пожалован сад.

  Путь

  Впервые за тридцать три года своей жизни Гордеев держал пост. И только начал приходить в себя от будничной грязи, случайных выпивок, телевизионного отупения, только ощутил светлый тон души, как был ввергнут в мощную круговерть, тащившую его обратно. Жена, осуществив давние угрозы, подала в суд на взыскание алиментов. О чем он был извещен повесткой, приглашавшей на встречу с судьей.

  История эта началась месяца два назад, когда жена приобрела себе третью пару зимних сапог, заявив:

   - Теперь еще чернобурку на воротник...

  Он взорвался:

  - Совесть у тебя есть? У дочери ни валенок, ни шубы, младший опять в джинсах будет ходить? Зимой! Лыжные штаны ему надо, сколько раз говорил? Чернобурку! Обнаглела!

  Он перестал отдавать ей деньги. С двух зарплат и неожиданной премии купил дочке шубку, сыну - теплые штаны, обшитые болонью. Жена требовала денег.

  - Мне лучше знать, что надо детям?

  Он молчал.

  - Не хочешь по-хорошему? Будет по-плохому! На алименты подам!