- Ты подожди, я сдачу мигом вынесу.
Он нырнул в отдел, и не успел Сергей докурить, - вернулся, протягивая деньги.
- Спасибо, извини.
- Может, продолжим? - неожиданно для себя предложил Ковылев.
- Нет. Нет, что ты, - он замахал руками, и неожиданно закончил, - Хотя... разве что по сто грамм, тут рюмочная недалеко есть.
- Какая рюмочная?! Берем бутылку, закусить, и - обратно. Час тебя все равно не устроит.
- Нет, нет, даже не думай. Я поехал.
- Мы уж давно с тобой едем... Давай так: берем бутылку, стаканчик у бабок купим, садимся в скверике на Бакинской, выпиваем по сто, ты - уезжаешь, я - ухожу. Идет?
- Идет, - тот был неподдельно рад компромиссу.
Бутылку они выпили до конца. Дальше были рюмочные, овощные...
Проснулся Ковылев на поролоне, одежда валялась на полу, хотелось пить. Слава Богу, на месте. Он не помнил, как дошел, как ложился. Автопилот. Из окна падал неяркий, трепещущий свет, он увидел ковшик, дотянулся, преодолевая отвращение к запаху, глотнул, раз, другой, резкий спазм от желудка подкатил к горлу, зажимая рот, он успел добежать до туалета... Стало легче. Нет, это пить нельзя. Сейчас минералки возьму, вроде видел киоск возле дома. Он поднял с пола пиджак, достал бумажник, сто, сто, пятьсот, все мелочь, он подошел к окну, там было светлее, высыпал все из бумажника, - всего было три с половиной тысячи. Все, все, все... он замычал и, мотнув головой, чуть было не долбанул лбом в стекло, опомнившись в последний момент, и просто прижался лицом к стеклу, чуть влажное оно приятно холодило. Денег не было. Напрягая память, он понял, что ничего не потерял, он их просто пропил. Пропил. В овощном, кажется, брал ананас мальчонке в подарок, за первую бутылку деньги вернул, - новоселье не у тебя, а у меня... Новоселье... Денег было не жаль. Парень, может, этих ананасов и не ел никогда. Да и мужик душевный, все время отказывался, он за меня думать должен, что ли? Но что делать? Занять не у кого. Позвонил маме! Скот!
За окном, слева в небе пульсировало багровое зарево, словно отсвет адского пламени. Преисподняя? А правее - две высоченных трубы, прямо в черные облака упирающиеся, как ворота, и обозначены по радиусу красными лампочками, по верху и по средине: чтоб не промахнуться? Души сначала все на небо, на Суд, а потом, кто заслужил, - туда, меж этих труб... в невидимое, но пульсирующе отсвечивающее в небе пламя. Боже, где я? Ты меня забыл? Нет! Я, я тебя забыл. Узнал только, и сразу забыл, а наказание - вот оно. Прости, прости, Господи. О чем это я? Да. Жизнь сначала? Начал! Россия... Вот она твоя Россия! - Твой сто шестнадцатый, - навеки! Вот оно твое Волчье солнце, - багровое зарево в черных тучах. Нет, сейчас нельзя думать, нельзя. Отвлечься, уснуть...
Но снова и снова накатывает. И больнее всего, что так и не позвонил маме.
Всплыла еще одна отчетливая картинка:
Троллейбус, двери открыты.
- Ну, не поминай лихом брата Колю!
- Колю? А кто это?
- Я, я - Коля!
И Николай таки втискивается в закрывающиеся уже двери.
Узнал хоть, как зовут, а то все квартиросдатчик, квартиросдатчик. Вот и познакомились.
Утром, почувствовав приближающийся вал ночных мыслей, резко встает, стягивает с себя майку, еще одна есть в сумке, и, примерившись, одним движением рвет ее пополам. С остервенением моет полы раз, другой, до чистоты, словно пытаясь смыть что-то и в себе, только пятно от пролитой водки никак не исчезает. Чуть подсохнет, и вот он - остров, на который тебя забросила жизнь. Сотри его, или выберись. Не можешь?
Он идет на почту. У лифта мужик:
- Ты с похмелья, что ль?
Сергей неопределенно поводит плечом, лифт ухает где - то внизу.
- Поправься, - мужик протягивает початую бутылку.
- Денег нет, вчера все пропил.
- Какие деньги? Давай, - мужик дружелюбно протягивает бутылку, - Этих... ульи... поговорить не с кем. К Ваське зашел - дома нет.
- Не буду, - Сергей уже бежит по лестнице.
Мужик с сожалением ворчит вслед.
На почте он быстро врет маме, что все хорошо, питается нормально, денег хватит до зарплаты.
- Я тебе письмо послала на Главпочтамт
- Время вышло, разъединяю.
Письмо. Ему важно именно сегодня получить письмо. Но ехать не на что. Пешком? Он вытаскивает завалявшиеся, мятые талоны. Есть! Один целый. А обратно можно и пешком.
...На почте вместе с письмом ему вручают и перевод. Не послушалась, послала. Он покупает в магазине напротив минералку, пьет, и, прислонившись плечом к стене, читает письмо, но даже не может уловить смысла, слезы стыда и раскаянья у самых глаз, временами он резко вздыхает, сглатывая, гася, рвущийся наружу всхлип. "Прости, мама, прости, как в детстве бормочет он. Я больше не буду". Никогда еще с такой искренностью не понимал он свою вину перед ней. В письме мама просит поставить свечку в Храме, как бы от нее. И он идет в Храм. Ставит свечку. И долго сидит там, на лавке у стены. И думает, думает...
Возвращается он уже затемно, в полупустом троллейбусе.