Переселение. Том 1

Досточтимый Павел Исакович не раз говорил Фемке, что у нее прекрасный муж, чудесные дети и богатый дом. Что же касается его, то сам он очень несчастен: год тому назад овдовел, потерял хорошую, красивую молодую жену. Умерла при родах.

Жизнь ему опостылела.

Потом, ретируясь, он рассыпался перед Фемкой в комплиментах: говорил, как она, мол, хорошо выглядит, как ей идут только что купленные Трандафилом дорогие серьги, до чего славные у нее дети. А однажды утром он сказал, что смотрит на нее, как на родную сестру, что иначе и быть не может, поскольку в своей соотечественнице он не может видеть женщину или возлюбленную, а только лишь сестру. Он вдовец и не собирается больше жениться. Женщина ему не нужна. Ну, конечно, когда приходится отдавать дань природе, он заводит мимолетную интрижку — ancillaire[28]. Увидев, что Фемка не понимает его, он объяснил ей это слово так, как учил его Юрат. Услыхав такое объяснение, Фемка только воскликнула:

— Фу!

И все-таки перед самым отъездом Павла из Буды она прошла рано утром через его комнату в одной рубашке, но он сделал вид, будто ничего не понял. Фемка смотрела на этого статного, высокого офицера с надушенными усами, такого широкого в плечах и узкого в талии, и на губах ее играла странная улыбка. А он прошел мимо нее, как мимо могилы на турецком кладбище. На прощание Павел поцеловал ее, но поцеловал как сестру.

Исакович намеревался ехать из Буды в Вену верхом, ехать украдкой, окольными путями, с пистолетами за поясом. Он хвастался перед Трандафилом, что доберется до Бестужева, как уже добрался сюда, в Буду. Что семь лет назад он уже ездил по этим дорогам во время войны, когда французские гусары доходили до Праги. Знает там каждый ориентир на горизонте, каждую горку, каждый брод. И ему будет легко. Павел не смел признаться даже самому себе, что ему будет трудно.

Разве можно запомнить страну, через которую ты проскакал во весь дух, по снегу?

Трандафил только посмеивался и замечал, что Павел-де вечно уносится в облака.

— Разве вы не замечаете, как прекрасна весна, — говорил он, — как хорош день? Не видите, какие есть на свете красавицы? Почему бы вам не жениться, не поселиться в Буде, войти в общество? Мы могли бы вместе торговать. Быстро бы разбогатели. Зачем эти вечные разговоры о Косове? Для чего вспоминать царя Лазара? К чему эти сетования о давно минувших временах? Вы и сами не понимаете, что превратились в какого-то чудаковатого святого схимника! Вообразили, будто на вас зиждется царство. Помню, как в детстве отец пичкал меня баснями об Ахилле и греческих богах, но все это давно забыто. Стало смешным. Надо было жить. Обзаводиться детьми. И жить весело.

— Я родился на земле Бакичей, — угрюмо возражал Павел, — мать дала имя Павла Бакича, Paulusa Bachitiusa, как говорит Юрат, и я не намерен позорить это имя или забыть о том, что всосал с молоком матери. Да, я вообразил, что во мне живет дух Бакича, и этот дух я увезу с собой в Россию. А народ в Нижнем Среме и Славонии вспоминает царя Лазара. Там не умеют торговать, но зато умеют умирать. Все мы мученики, но быть купцами в Буде не желаем. Мы хотим отстоять свои права и получить землю, завоеванную мечом. Добытую «mit dem Säbel».

Трандафил смеялся и над этими речами.

Исакович утверждал, что Бестужев снабдил паспортами уже многих сербских офицеров{35} с тем, чтобы они переселились в Россию. Снабдит и его. А едет он в Вену, чтобы жаловаться на Гарсули. Пойдет и в Хофдепутацию{36}. И к придворному советнику Малеру, который для сербов что отец родной. А если потребуется, то будет жаловаться на допущенную к сербам несправедливость его величеству Францу I, императору римско-германскому, и ее цесарско-королевскому величеству Марии Терезии, императрице римско-германской и королеве венгерской! Он ведь бывший ее офицер, получивший отпускную из армии!

Трандафил удивленно и даже с сожалением поглядывал на Исаковича.

Этот высокий, статный и красивый офицер казался ему смешным и странным, совсем как те чудны́е монахи, частенько являвшиеся к нему в дом из далеких балканских земель. Вместо того, чтобы жить в свое удовольствие, подобно другим офицерам, — а он мог бы жить, как они, как все состоятельные люди, — этот Исакович мечется, точно он не в своем уме, точно он белены объелся. Он смел и силен, а ходит боязливо, будто тень крадется. Когда хочет, говорит красно и толково, а то вдруг молчит как пень или ляпнет что-нибудь совсем глупое и непонятное. Все о каких-то мучениках да о царе Лазаре толкует. Видно, помутился у него разум.

Не соглашался Трандафил и с намерением Павла ехать в Вену верхом.