Переселение. Том 2

Пока где-нибудь не сложит голову или его до смерти не заколотят земляки.

Павел не хотел больше об этом думать.

После маневров он вернулся в Киев с чувством тщеты и бренности жизни, которое обычно на какое-то время овладевает людьми, чьи замыслы терпят крах: все получается не так, как хотелось. Павел думал, что он, а не случай и не судьба заставили Исаковичей переселиться в Россию, и сейчас, увидев, чем заканчивается их переселение и где завершится их жизнь, обескураженно грустил. Этот честолюбивый, запутавшийся человек нисколько не ценил землю и богатство, которые они, по плану генерала Бибикова, получили. Тщеславный Исакович стремился к другому.

Он хотел выдвинуться. Хотел рассказать о страданиях своей Сербии.

Хотел отомстить Гарсули.

Хотел, чтобы в Вене увидели, кого они потеряли!

Как и Петр, Павел лелеял в сердце страстную мечту быть представленным русской императрице Елисавете. Кое-кому из переселенцев это удалось, и Павел тоже на это рассчитывал.

Однако после неприятной истории с Костюриным он начал терять надежду когда-либо попасть в Санкт-Петербург.

Вряд ли его желание, его мечта когда-либо исполнится.

Он чуть было не угодил в инвалиды.

С капитанским пенсионом в триста рублей годовых.

Будущее предстало перед ним в образе Бахмута с его беззаботной жизнью, подобной той, которую вел Укшумович, где главное — карты, верховая езда, охота, маневры.

Тот, кому это не нравится, может отправляться к Азову и резаться по ночам с татарами.

Петр Текелия избрал снежный Кавказ.

Во время маневров под Миргородом досточтимый Исакович должен был признаться, что, во всяком случае, он кое-что постиг, хоть и не был особенно грамотен и начитан.

Глядя на вещи философически, он понял, что ждет их всех в России, в том числе и его самого.

Понял, что конец будет таким же, каким бы он был в Австрии.

Одни будут нести службу на польской границе и станут, подобно полицейским ищейкам, хватать крестьян, бегущих с Украины от крепостного права. Другие оставят свои кости на молдавско-турецкой границе. А русский народ, Москву, Санкт-Петербург им так никогда не увидеть и не узнать. Между ними и русским народом стоит какая-то колдовская сила — они так и останутся наемниками и никогда с ним не встретятся, не обнимутся. Их соседи — казаки и татары.

А от своей Сербии они теперь гораздо дальше, чем были в Среме и на Морише.

В какую-нибудь ненастную осень он прольет свою кровь и сгинет в глухой приазовской степи.

Однако ни один живой человек в расцвете сил не отказывается легко от надежды, от мечты, которую лелеял в сердце с юных лет. Пловец, заплывший далеко к противоположному берегу, не может вернуться, хотя и чувствует, что у него не хватает дыхания и сил. Поэтому вторая половина жизни Исаковичей была, как это обычно случается у мужчин, более драматической и волнительной, чем первая. Волнительней, чем в молодости.

Но эта вторая половина жизни Исаковичей нам почти неизвестна.

После маневров под Миргородом б документах того времени Исаковичи еще упоминаются два-три раза, а потом бесследно исчезают, подобно стольким переселенцам, покинувшим свое отечество.

Известно только, что Исаковичи, увидев свою судьбу на Донце, от России не отреклись. Ни в каких документах не говорится, что они вернулись в Австрию. Значит, решили до конца жизни остаться верными своей мечте о России.

И хотя в ту пору русскую армию наводнили иностранцы, нахлынувшие в Санкт-Петербург, сербских переселенцев приняли хорошо. В австрийской армии, что в начале XVIII века освобождала Сербию и занимала Сербию, теряла и предавала Сербию, тоже командовали иностранцы. Принцы Савойские и Лотарингские, Гамильтоны, Марули, Гогенлоэ, Валлисы, Суковы. Так было и в России. Досточтимый Исакович тем не менее не терял надежды, что все это кончится появлением русских в Сербии и Черногории. Ни Хорват, ни Шевич, ни Прерадович в самом деле не могли пожаловаться на то, как их приняли в Миргороде. Они тоже были иностранцы, но иностранцы, которые русским приходились братьями, близкими по крови, потому с ними так и носились. И хотя в те времена в русской армии вводилась жесткая дисциплина и для иностранцев, проекты и предложения Хорвата, Шевича, владыки Василия и Бестужева были отклонены лишь спустя несколько лет, как пока неосуществимые. Завещание Петра Великого, завещание, которого никто не видел, но о котором все знали, не было забыто. Знали о нем и при дворе, знали о нем и императрица, и Шуваловы, и, конечно, Костюрин.

В 1753 году царица еще подписывала любой документ в пользу сербских переселенцев в России. Вернее, подписывал канцлер Бестужев. Царица была ленива писать; хотя она и сочиняла элегии, но для того, чтобы написать письмо, ей порой требовалось три года.

Досточтимый Исакович при всех возникших с ним в Киеве неприятностях не мог не понимать, что виноват он сам, а не русские в том, что ему не удалось попасть в Санкт-Петербург и рассказать о своей Сербии.