Переселение. Том 2

Однако стоило ему упомянуть о войне с Турцией, которая рано или поздно должна быть продолжена, все эти молодые русские офицеры, как и он, думали об одном, представляли себе одну и ту же картину, один и тот же символ. Этот символ был врезан в их память, запечатлен в мозгу, в глазах, хотя они его никогда не видели.

Этот символ как завет оставил русской армии Петр Великий.

Он мерцал и тогда, когда о нем не говорили, за всеми этими кутежами гренадеров в Миргороде и Киеве в честь окончания маневров.

Он светился в их сознании, как во мраке светится далекий вулкан. При одном упоминании о нем лица становились серьезными. В нем не было ни христианского, ни религиозного содержания, как позже, в конце XVIII века, полагали западные философы.

Это был символ, великий военный русский символ.

Крест на Айя-Софии!

XXVII Павел Исакович у императрицы

Согласно записям инвалида при штаб-квартире бригадира Витковича Исакович после маневров в Миргороде числился инструктором полуроты киевских гренадеров, упражнявшихся в атаке под обстрелом противника.

Рота шла в атаку под огнем, останавливалась и давала залп, а справа и слева от нее две другие одновременно били по ней с флангов. Идея Костюрина заключалась в том, чтобы приучить пехоту под свист пуль вплотную подходить к противнику и завязывать штыковой бой.

Бибиков предложил Костюрину, чтобы маневр подразделений сопровождала его артиллерия и била через их головы до начала рукопашной.

То, что при стрельбе боевыми патронами будут жертвы, предвидели и Бибиков и Костюрин. Но считали это неизбежным. Человек учится, покуда жив.

Оба генерала внесли свое предложение на рассмотрение Коллегии.

Как раз в это время в штаб-квартире появился Вишневский. Он-то и посоветовал наряду с русскими инструкторами откомандировать офицера, прибывшего из Австрии, например капитана Исаковича. Он, дескать, знает его по Токаю. Капитан изучал в Австрии, как вести перекрестный огонь в крепости Грац.

И хотя Виткович знал, что все сирмийские гусары покинули Австрию, когда их ссадили с лошадей и перевели в пехоту, Исакович приказом от 20 сентября 1753 года был прикомандирован к полуроте гренадеров. После маневров в Миргороде Павел подал челобитную, в которой просил аудиенции у императрицы. Виткович считал челобитную Павла наглостью зазнавшегося родича, поскольку даже он, здесь состарившийся, не удостоился аудиенции у царицы Елисаветы Петровны.

Но так как у Павла были рекомендательные письма графа Кейзерлинга генерал-аншефу Петру Спиридоновичу Сумарокову, члену Военной Коллегии в Санкт-Петербурге, и генерал-аншефу Степану Федоровичу Апраксину, вице-президенту Коллегии, Виткович не посмел сунуть челобитную под сукно и вынужден был сообщить о ней Костюрину. Генерал-поручик тоже посчитал это блажью и, отпуская шуточки, посмеялся над Павлом и вообще сербами, которые, все до единого, непременно хотят видеть императрицу и получить у ней аудиенцию.

— Успеют, — говорил он, — пусть сначала генералами станут.

Однако назначение Исаковича инструктором одобрил.

Таким образом, досточтимый Исакович в эти сентябрьские дни вместо того, чтобы ехать в Санкт-Петербург, каждый день перебирался на пароме на другую сторону Днепра, на Труханов остров, где проводила учения его полурота гренадеров.

Стреляя боевыми патронами.

В клубах вонючего порохового дыма.

Просыпаясь на заре, он мылся, устраивал постирушку, садился на лошадь, отправлялся к парому, перебирался на ту сторону и с группой офицеров следовал за двумя шеренгами гренадеров, из которых первая шеренга стреляла, а вторая заряжала ружья.

Павел неизменно молчал.

Заряжать ружье — операция сложная, а отрывать зубами клок войлока и затыкать его в ствол солдаты частенько так и не могли толком научиться.

При этом гренадер не должен был сбиваться с шага.

Немало было смеха, когда фланговая рота, взяв прицел пониже, давала залп и пули свистели перед носом инструкторов. Однако спустя две-три недели все пошло так, словно огромные гренадеры танцуют в балете.

Поскольку Исакович вежливо здоровался с инструкторами, любезно с ними разговаривал, пользуясь небогатым словарем, заимствованным у служанки Жолобова, те отнеслись к нему дружелюбно и скоро привыкли к молча разъезжавшему между ними иностранному офицеру. И уже спустя несколько дней никто ни о чем его не спрашивал.

Отравлял Исаковичу жизнь лишь Вишневский, который в эти дни готовился к отъезду в Санкт-Петербург, но как назло то и дело откуда-то внезапно появлялся на лошади, чтобы посмотреть учения, и, когда Исакович по долгу службы отдавал ему честь, явно над ним смеялся.

Тогда Павел решил рассказать Витковичу все, что произошло в Токае, и просить увольнительную по болезни, покуда Вишневский не уедет в столицу. Но старик Виткович, хоть и был поражен услышанным, приказал Павлу молчать и терпеть.

Ему надо остерегаться, чтобы не загубить себя окончательно. И без того у него в Киеве есть враги. И у Костюрина лежит на него несколько доносов.