Переселение. Том 2

Бесконечная равнина, казалось, была плодородной. Жирный чернозем. Воткнешь сухую палку, как говорится, дерево вырастет. И вместе с тем совершенно безжизненной. И еще содрогалась от воспоминаний о турках и татарах. Только кое-где темнел лесок. Текла речушка. Высился пригорок. Росли акации или виднелась деревенька с неизменными подсолнухами, а дальше — опять трава, трава. Разве что пробежит лисица или проскочит редкий заяц.

На горизонте замаячит всадник и сгинет.

А солнце жарит, жарит, огромное, похожее на подсолнух.

В этой голой степи Павел совсем не слышал песен, а если она вдруг звучала, то вместе с топотом копыт всадников и с ними пропадала. Переселенцы не видели русского народа — несчетного русского народа, о котором столько наслушались в Киеве. Встречали лишь одиночек возле лачуг, речушек. Попался им как-то болтливый старый бобыль, живущий в шалаше на пчельнике, потом молодой мужик с кучей детей — он раскладывал сушить сети на крыше своей хижины и смотрел на них с ненавистью.

Самым непостижимым казалось им то, что на маневрах среди офицеров они встречали несколько немцев, которые с невероятным восторгом отзывались о пруссаках и прусском короле. Открыто, не стесняясь и не таясь. А когда Исаковичи с недоумением спрашивали, как же это так, им советовали помалкивать. Будущий царь всея Руси — пруссак в душе и муштрует гвардию на прусский манер. Братья решили, что они грезят наяву, когда услыхали об этом от Витковича.

Это не укладывалось в их сознании.

Впрочем, когда среди офицеров заходила речь о прославившихся на войне генералах и о том, что весной они приедут на более крупные маневры в окрестностях Киева, то упоминались иностранцы, фамилии которых Исаковичам приходилось слышать и в австрийской армии и которые были ирландскими, шотландскими, французскими, о чем Исаковичи не знали.

Но еще больше удивило Исаковичей то, что все эти немцы, даже из низшего офицерского состава, с которыми они познакомились в Миргороде и Киеве, говорили не по-немецки, а по-русски. Тогда как Исаковичи русского не знали.

Русский, думали они, тот, кто говорит по-русски.

Все эти офицеры, с которыми познакомились Исаковичи, казалось им, стеной отгораживали их от русского народа, к которому они рвались и не могли прорваться. Павел совсем по-другому представлял себе встречу с русским народом, когда они ехали в Россию.

В этом краю, как он слышал, немало уже селений получили сербские названия и немало его единоплеменников здесь поселилось, но селения эти были редки и стояли далеко друг от друга, разделенные огромными пустынными пространствами.

Он не встречал ни сватов, ни кумовьев, ни родичей, не было ни Сирига, ни Титела, ни Овче, ни Борче. И только костры возвращавшегося с маневров воинства и тут горели во мраке до самого горизонта.

Исакович не мог все это выразить словами, он не был достаточно для этого образован, а из прочитанных книг помнил только одну, немецкую, в которой описывалась жизнь на острове блаженства, далеко в океане, но он умел мыслить, умел чувствовать. И ночью, сидя у костра, он понял причину радости и веселья после тех маневров, под Пештом, и печали и подавленности после этих, под Киевом.

Они не родились в этой стране!

Они и там, в Среме, были пришельцами из Сербии, из Црна-Бары, но они пришли к своим соотечественникам. В Новой Сербии, как они называли Срем и Бачку, так же, как и в Темишварском Банате, на берегах Савы, Дуная, Тисы, Мориша и Беги, они застали сотни тысяч своих земляков.

Здесь, в России, они никого не застали.

Несколько тысяч их соплеменников рассеялось по необъятной безлюдной степи.

Чуть побольше их было возле Кривого Рога.

Во время маневров Исаковичи узнали не только то, что их очень мало в этой огромной стране, но и то, что они гонят со своих пепелищ местных жителей, тоже весьма редких в этих обширных цветущих долинах, где всюду пахнут пьяняще травы, растут подсолнухи и громко жужжат пчелы.

Гонят людей, которые здесь, на этой земле, родились.

Вдоль дороги стояли мужики и удивленно смотрели на проходящие войска, которые пели по-сербски.

Проезжая через селения, Павел снова видел этих молчаливых мужиков и их босых жен с красивыми глазами, которые стояли, скрестив на груди руки. У женщин были красивые, сильные ноги, почерневшие до колен от грязи, которую никогда уже не отмоешь.

Они стояли так же, как и те — на отрогах Карпат.

Киевская комендатура по настоянию генералов Хорвата, Шевича и Прерадовича начала размещать сербских переселенцев вдоль татарской и польской границ. Переселенцы требовали отдельной обособленной территории в этой чужой стране.

Они хотели перенести сюда не только руку царя Лазара, но и полагали, что можно перенести сюда и страну царя Лазара.