Переселенцы

Петя испуганными глазами поглядел на мужика с подбитым глазом; но, к великому удивлению мальчика, лицо мужика оставалось так же весело и беззаботно, как и прежде; изредка разве тень неудовольствия пробегала по нем, но это было в тех случаях, когда вой бабы у крыльца раздавался звонче обыкновенного. А между тем шопот продолжался во второй комнате, где заседал становой.

– Ну, хорошо, – произнес, наконец, тоном примирительным Соломон Степанович, – пускай убирается к чорррту, пусть его идет, когда так… Хорошо!.. Может домой ехать, скажи ему! да чтоб язык держал на привязи.

– Скажу-с… Ему не впервой-с, – вымолвил Антон Антонович и с этими словами снова явился в прихожую.

– Антон Антоныч, сделайте милость, батюшка… – заговорили опять, насовываясь друг на дружку, мужики, стоявшие у двери.

– Да что вы в самом деле? Сказал: погоди… Прочь! – чуть не крикнул дыневидный письмоводитель, принимаясь толкать мужиков, из чего можно было заключить, что чашечка его тщетно тыкалась в их ноги.

Мужики повесили голову, а Антон Антонович поднял свою несколько раскрасневшую тыкву и прямо пошел к подбитому глазу.

– Ступай с богом, Акинфий, – произнес он, понижая голос, который опять получил ясность и мягкость, – поезжай, брат, домой. Смотри только… понимаешь?[107]

– Помилуйте, Антон Антоныч, нешто мы этого не знаем! нам не впервой! – возразил подбитый глаз, как бы гордившийся своими визитами в становую квартиру.

– Ну, то-то же! Ступай с богом… ступай! – кротко сказал письмоводитель.

Акинфий поблагодарил, поклонился и вышел. Не прошло минуты, дверь на крыльцо снова отворилась и пропустила высокого, статного и очень еще красивого человека, несмотря на то, что ему было уже под пятьдесят. В правильных чертах его и во всей осанке проглядывало какое-то достоинство; уже по одному спокойствию, с каким вошел он, можно было догадаться, что он явился по собственному делу, и притом такому делу, которое не имело большой важности. Столкнувшись почти нос к носу с письмоводителем, он не кланялся униженно, а сказал попросту: «Здравствуйте, батюшка!» и принялся разглаживать окладистую белокурую бороду.

– Зачем пожаловал? – спросил Антон Антонович, любезно выставляя вперед свою дыню.

– А так, надобность своя есть; Соломона Степаныча надо видеть, – возразил бесцеремонно мужик, развил обеими руками бороду на две равные половины и отвел светлые глаза в сторону.

Взгляд его упал случайно на Петю, и, казалось, мужичка удивило присутствие такого мальчугана в квартире станового.

– Эй, Антон Антоныч! что ты опять застрррял? Кто там еще? – крикнул становой.

– Никанор Иваныч, подрядчик! – отозвался письмоводитель, просовывая в приемную свою дыню.

– А, Никанор Иваныч! добро пожаловать, братец… Ступай сюда, – весело крикнул Соломон Степанович.

Подрядчик, нимало не торопясь, потер подошвами сапогов об пол и вошел во вторую комнату, где тотчас же раздались громкие восклицания и быстрая барабанная дробь станового. Антон Антонович хотел было войти за подрядчиком, но Яков Васильев остановил его.

– Сделайте милость, Антон Антоныч! нельзя ли как… нам долго ждать не велено… пожалуйста!.. – произнес он, отвешивая маховой поклон.

– Экой братец ты какой! вишь, народ! Сказал: обожди; чего ж тебе еще?.. Со всеми вдруг не справишься.

Приведя такой резон, Антон Антонович прошел мимо пятерых мужиков, которые было забормотали; Антон Антонович быстро повернул к ним дынный завиток свой, мужики откинулись назад, стукаясь головами, и письмоводитель скрылся в приемной. Подрядчик Никанор заставил, казалось, станового забыть об остальных посетителях, дожидавшихся в прихожей. По прошествии десяти минут язык Соломона Степановича устал, однако ж, выбивать мелкую дробь, и он снова спросил:

– Что там еще, Антон Антоныч?

– Помещика Бабакина человек-с; на ихней земле беглого поймали-с… привели-с…

– Фу, как надоели!.. Ну, веди его!..

Увидя входящего Антона Антоновича, мужики, стоявшие подле дверей, не тронулись уже с места: они, как видно, потеряли теперь всякую надежду.

– Ступай, брат, – сказал письмоводитель, обратившись к Якову Васильеву.

Яков Васильев взял Петю за руку и ввел его во вторую комнату.

– А! – произнес Соломон Степанович.