Переселенцы

– Пожалуйста, прошу вас, успокойтесь, успокойтесь! – проговорил он тотчас же, как только поздоровался, и для того, вероятно, чтобы ободрить их, потрепал по плечу сначала Лапшу, потом Катерину и, наконец. Машу, – я призвал вас совсем не для того, чтобы вы меня боялись и были печальны, – подхватил он, – напротив, вам надо теперь повеселеть… Я узнал, сколько вы терпели, узнал обо всех ваших несчастиях, и теперь все это закончится: я и жена, мы постараемся исправить ваши обстоятельства…

– Да, непременно, непременно! – сказала Белицына, приближаясь к Катерине, – я очень обрадовалась, когда услышала, что ты такая добрая женщина: твой поступок с женою брата твоего мужа достаточно это показывает… Поверь, моя милая, я и муж, мы этого не забудем… мы сделаем для тебя все, все, что только возможно.

Но из всего того, что могла сделать барыня, Катерине нужно было одно только. В голове ее была одна мысль; она не покидала ее ни днем, ни ночью; с этой мыслью шла она к барскому дому, с этой мыслью стояла она перед господами. Робость и, еще более, неуверенность в участии господ – чувство, свойственное всем беднякам, поставленным лицом к лицу с людьми сильными, – принуждали Катерину к молчанию. Услыша ласковый голос барыни, она в первый раз подняла черные печальные глаза свои; лицо Александры Константиновны окончательно, казалось, ободрило бедную бабу; быстро передала она младенца дочери и упала в ноги барыне.

Движение это, неожиданное для Александры Константиновны, было еще неожиданнее для трех мальчуганов, державшихся за юбку матери: увлеченные ее падением, но откинутые в стороны разбежавшимися складками понявы, один из них покатился под ноги гувернантке, другой под ноги Сергею Васильевичу. Один пучеглазый Костюшка успел во-время выпустить из рук поняву, но положение его от этого нимало не выиграло; напротив, увидя себя перед господами, он побагровел, как клюква, секунды две стоял в каком-то оцепенении и скрылся за сестрою тогда уже, когда младшие его братья находились в защите за отцовской спиною.

– Матушка! заступись! заступись! вели сыскать!.. – говорила между тем Катерина, рыдавшая теперь навзрыд, – заступись!.. мальчика увели у меня… увели, отняли родное детище… нищие украли. Вели сыскать… три дня увели всего… три дня! Одна и была у меня утеха, одна радость, и ту отняли!.. Матушка! пока жизнь во мне будет, стану и день и ночь молить за тебя бога… не оставь меня своею милостью, вели сыскать его…

– О каком мальчике она говорит? Это еще что такое? – спросил Сергей Васильевич, суетливо обращаясь к Герасиму, тогда как Александра Константиновна всячески успокаивала бабу и старалась приподнять ее, – ты ничего не сказал мне об этом? – промолвил он вспыльчиво.

– Я сам, сударь, в первый раз слышу; я ничего… решительно ничего не знаю, – проговорил управитель, разводя руками и, по-видимому, удивляясь не менее барина.

Герасим, точно, ничего еще не слыхал о пропаже мальчика. Ошеломленный этим известием, он вспомнил, что дней пять назад дал второпях вид сыну Лапши, но в первую секунду никак не мог сообразить, почему мог пропасть мальчик и почему баба упоминала о нищих. С той минуты, как приехали Белицыны, что случилось четверть часа спустя после возвращения управителя из города, марьинское население так было занято приездом господ, что происшествие с Катериной совершенно изгладилось из памяти каждого; никому даже в голову не пришло сообщить о нем управителю, и, наконец, во все это время Герасим суетился до такой степени, что всякий, кто обращался к нему за собственным делом, должен был караулить его часа по три, и то без малейшего успеха.

– В первый раз слышу, Сергей Васильевич, – подтвердил старик, – пять дней назад пришел вот он ко мне вид просить для сына; я ему дал… а что вот она говорит насчет, то есть, пропажи… об нищих – впервые слышу… – довершил он, поглядывая с недоумением на Катерину, которая продолжала рыдать у ног барыни.

– Что ж это значит? – произнес Сергей Васильевич, обращаясь к Лапше.

С той минуты, как Катерина бросилась барыне в ноги и заговорила о мальчике, Лапша закрыл глаза, как человек, обрывающийся в пропасть. Прохваченный до костей холодным потом, он чувствовал только, что все заходило кругом в голове его; вопрос барина произвел на него действие сильного толчка и кинул его в жар.

– Что ж это значит, братец, я тебя спрашиваю? – повторил нетерпеливо Сергей Васильевич.

Лапша моргнул только бровями, и, как бы истратив на это движение остаток сил, он так вдруг раскис и закашлялся, что если бы не ребятишки, державшие его сзади за рубашку, он, может быть, не удержался бы на ногах. – Ничего не понимаю! – сказал Сергей Васильевич, пожимая плечами. – Полно, моя милая, не плачь, пожалуйста, успокойся! – подхватил он ласково, обратившись к Катерине и принимаясь вместе с женою упрашивать ее, чтобы она встала, – мы обещаем тебе сделать все, все, что возможно; только расскажи обстоятельно, о чем ты просишь… Слезами тут не поможешь; мы только время теряем. Как это было?